Закон против тебя

Его не слишком интеллектуальное лицо было облагорожено аккуратно подстриженной русой бородкой и усами. На переносице сидели модерновые дымчатые очки в стальной оправе, а начавшие понемногу редеть волосы старательно зачесаны назад, отчего узковатый лоб Прыща казался гораздо выше, чем был на самом деле. Идеально отутюженные брюки, белоснежная рубашка, неброский дорогой галстук. Несмотря на жару, Манохин был при пиджаке. Сейчас, находясь вдали от посторонних глаз, он держал пиджак на руке, так что Уманцеву открывалась знакомая картина: пересекавшие белую ткань рубашки широкие кожаные ремни наплечной кобуры и сама кобура с торчавшей из нее рукоятью убойного «стечкина». Насколько было известно Уманцеву, Манохин очень давно не пускал пистолет в дело, но упрямо продолжал повсюду таскать его на себе. «Комплексы, – подумал Уманцев, с трудом сдерживая насмешливую улыбку. – Ведь деловой мужик, крупная фигура – одна из крупнейших в городе, а значит, и в республике, – все его боятся, все перед ним заискивают, мэр ручку жмет и спинку трет, а он, бедолага, как был в душе сявкой, так и остался, вот и таскает с собой эту мортиру для поднятия авторитета.»

– Слушай, Василий Андреевич, – сказал он, – зачем тебе эта твоя гаубица? Ведь жарко же, да и тяжело, наверное… А? В кого стрелять-то собрался?

– Да пока что не в кого, – развалясь в кресле и небрежно, с выработанным изяществом закуривая, ответил Манохин. Он улыбнулся, и Уманцев подумал, что даже улыбка у него изменилась; лет пять назад Прыщ, уступив его настояниям, заменил свою выставку металлопроката нормальной человеческой металлокерамикой. – Пушка, Петр ты мой Николаевич, нужна мне для поднятия авторитета – как-никак начальник службы безопасности солидной фирмы… И потом, я к ней привык. Да и пригодиться может в любой момент. Помнишь девяносто седьмой?

– Да уж, – криво улыбнувшись, согласился Уманцев, – такое не забудешь… Как ты их, чертей… До сих пор, как вспомню, всего перекашивает.

– Перекашивает его, – проворчал Манохин. – У меня, например, поджилки трясутся. По краю ведь прошли! Возьми тот козел немного левее… А ты говоришь, зачем пушка! Я без нее как без штанов.

– Ну ладно, – прерывая вечер воспоминаний, сказал Уманцев и сел ровнее. Прыщ тоже слегка подобрался в кресле и положил ногу на ногу. – Как дела, Андреич? Что слышно у Черемиса?

Манохин немного помедлил с ответом, и эта заминка не понравилась Уманцеву, который знал своего партнера как облупленного.

– У Черемиса? – для разгона переспросил Прыщ и почесал бровь. – Да как тебе сказать… В общем, все нормально.., уже.

– Василий, – строго сказал Уманцев и постучал пальцем по краю стола. – Мы с тобой не первый год вместе. Так что давай-ка не темнить. Что случилось?

– Да говорю же – ничего страшного, – немного раздраженно ответил Манохин. – Все уже в порядке, и не о чем волноваться… Ну, сбежали от него две бабы…

– Так, – упавшим голосом сказал Уманцев.

– Да ерунда это все! Ну, охмурили охранника, заманили в угол… Бабы молодые, симпатичные, вот у него ретивое и взыграло… В общем, только он начал расстегиваться, как они его бутылкой по черепу отоварили и – за ворота. Одну снайпер сразу свалил, а вторая.., как бишь ее?..

Игнатьева, кажется… Да, Игнатьева. Так вот, эта самая Игнатьева добежала почти до самого Куяра.

– О черт! – воскликнул Уманцев.

– Почти, – повторил Прыщ. – Почти добежала…

Никто ее не видел, никто не слышал, и никто не узнает, где могилка ее… Так что беспокоиться не о чем.

– О черт, – повторил Уманцев.

Он живо представил себе, как это было: тяжелое дыхание, запах пота, душная лесная жара, мелькающие справа и слева стволы толстенных, в три обхвата, корабельных сосен, скользкий ковер хвои под ногами, собачий лай и топот преследователей за спиной. «Не удивлюсь, если она умерла не от пули или ножа, а во время зверского группового изнасилования, – подумал Петр Николаевич. – Совсем не удивлюсь. Эти отморозки способны и не на такое…»

– Как это могло произойти? – спросил он не своим голосом.

– Моя вина, – развел руками Манохин. – Охранник, который их упустил, – какой-то родственник Черемиса. Черемис за него очень просил: помоги, мол, Андреич, пропадает парень. Ни денег, ни работы, ни мозгов… Одни бабы да водка на уме. Сядет, говорит, дурак, ни за что ни про что. Ну, я и купился.

– Зря, – сухо сказал Уманцев, – Этого придурка надо строго наказать.

Манохин вдруг ухмыльнулся, на мгновение превратившись в прежнего Прыща.

– Уже, – сказал он. – Уже наказал. Так строго, что строже просто некуда.

Он словно невзначай коснулся кончиками пальцев рукоятки пистолета, и Уманцев тяжело вздохнул.

– Очень умно, – констатировал он. – И что ты теперь скажешь Черемису?

– Черемис в курсе, – ответил Манохин. – Он сказал: «Туда дураку и дорога».

– Обалдеть можно! – искренне изумился Уманцев. – Ну ладно… Я, собственно, затеял этот разговор вот к чему: есть новости от Валика.

Манохин подался вперед с несколько преувеличенным интересом, довольный тем, что скользкая тема тройного убийства на подпольном водочном заводе наконец-то была оставлена.