Закон распада

— В порядке? — прозвучал знакомый сухой голос.

— Вполне, — глухо отозвался я, намеренно не глядя на человека с острым носом и подбитыми сединой волосами. Закашлялся: в горле нестерпимо першило.

— Первый раз теряешь соседа? — спросил Гена. Не участливо — с профессиональным интересом.

Буркнул в ответ:

— Надеюсь, и последний.

— С непривычки сложно. Пройдёт, отдыхай. И с левой рукой поосторожней.

Гена как ни в чём не бывало зашагал к выходу. Скользнула в потолок дверь.

Опять одолел кашель. А затем я обнаружил вместо кисти металлический протез с поблёскивающими нейронными нитями.

В часть вернулся на следующий день. «Чего эдакому лосю бездельничать», — счёл Гена.

Поприветствовав ребят, я рассказал вкратце, что да как. Подошёл здоровенный мускулистый Лёха, лучившийся придурковатой улыбкой.

— Здорово, Михыч. Выглядишь молодцом. Прям голубоглазый герой женских грёз.

— И ты здравь будь. Твои бы словами… Как сам?

— Да как сам! — весело отозвался сослуживец. Постучал себя по боку, демонстрируя, что с раной разобрались. — А ты?

— Заново осваиваю левую. — Я повертел в воздухе кистью с уже натянутой на неё эрзац-кожей.

— Наслышан. Что с рукой-то?

— Отказала после смерти Васьки. Нервное. Восстановить не вышло, вот и заменили.

— Ваську жалко, — мрачно произнёс Лёха.

— До соплей.

— Когда мой сосед и дружбан Митёк на мине подорвался, я целый день восстанавливался.

— Но оклемался?

Лёха помотал головой.

Помолчали.

— Что у ребят нового? — поинтересовался я.

— Живы, и то хорошие новости. Очередное задание на носу.

— В чём состоит?

— Да хрен знает. Николаич отмалчивается.

— Не к добру.

— Угу. А выступаем завтра. Инфа проскочила случайно, буквально час назад.

Мы двинулись в сторону части. По дороге Лёха сообщил:

— Тебе тут соседа ищут. Я тоже одинокий, так, значит, свою кандидатуру выдвинул. Не против?

— Нет, конечно.

Вскоре нас вызвал главный и спросил про объединение. Выслушал с неизменным бесстрастным лицом, эмоций на котором меньше, чем волос у того же Николаича на лысине. А через час мы лежали в оборудованных корректировкой формы креслах.

Процедура объединения, или, как её называли в шутку, братания, занимала около ста минут. Чтобы объединяемые не повредили ненароком головы, на уровне лба и подбородка затягивались ремни, привязанные к креслам. Вводился наркоз. Потом в височной доле каждого просверливали по дырке — друг напротив друга. Вкалывали в серое вещество седативный препарат. Тонким эластичным кабелем с нейрочувствительными штепселями на обоих концах соединяли головы. Пронзая мозг, остриё касалось центра, отвечающего за мыслительную деятельность. Как выяснилось, самосознанием руководил именно он. Следом — калибровка силы и частоты мозговых волн, словно выравнивание звука на записи. Щелчок переключателем, и стартовало перетекание. Сон ускорял необходимые для процедуры процессы. Два человека перекидывались знаниями, суждениями, привычками. Оба мозга, расслабленные, дезориентированные седативом, принимали полученную информацию за собственную. Постепенно действие препарата сходило на нет, мыслительные процессы разгонялись, одновременно закрепляя сведения до состояния памяти и рефлексов. Просыпались объединяемые. Ментоимплантолог подсказывал им: думайте о чём-нибудь, помогайте сознанию привыкнуть к изменениям.

Этот гад Лёха послал мне в мозг образ сексуальной голой девушки. Я парировал грубой, но смешной шуткой о Николаиче.

— Козёл ты, — беззлобно проронил Лёха.

— Не болтайте, настройки собьёте, — пресёк возможные дебаты ментоимплантолог. Пожилой специалист в очках покрутил регуляторы. — Попробуйте обменяться, — проскрежетал он. — По очереди.

«Давай», — уступил я.

Чувство уверенности в себе неожиданно подскочило: собрат переслал часть отваги, намекая, что никогда не стоит сдаваться. В качестве компенсации Лёха автоматически приобрёл некую долю моих страхов. Отдав её, вернул обратно смелость, и настал мой черёд. Я перебросил приятелю спокойствие, немедленно ощутив волнение, — взаимную бессознательную передачу. Сбросил напряжение, возвращая качества к исходной точке.

— Чудесно, — оповестили нас. — Теперь пообщайтесь — буду отслеживать неполадки в восприятии.

Я послушно обратился я к Лёхе:

— Что ты делаешь в моей голове?! Ну-ка пшёл отсюда!

— Сам иди! Бродит, блин, по чужим воспоминаниям. Свои надо иметь!

Мы беззаботно перешучивались. Имплантолог сверял показания, вносил окончательные правки в ментограммы.

— Нормально, — бросил он. — По уколу обезболивающего, вытащу «шнур», дырки залеплю. И валите.

Наутро Николаич построил всех перед казармой. Главный выдал невнятную, тусклую речь примерно такого содержания: «Вы молодцы, способны на подвиги, я в вас верю, вместе мы победим». Но если банальщина ещё объяснялась усталостью и потерей большей части подразделения, то чем обосновать странную, нехарактерную для полковника сухость? Он профессионал, каких поискать, опытнее любого из нас. Видел тысячи смертей, пережил не одну гибель соседа. И вдруг — подобное. Минутная слабость? Упадничество? Что-то ещё?

Оказалось, третье.