Закон шагов. Книга первая

— Не в том смысле, что тупой, как деревяшка. Просто ветка. Что такое эта ветка? — спрашивала Поводырь. — Она ни живая, ни мертвая, ни вещь, ни мусор. Всякая ветка, пока не ссохнется или не начнет гнить, хранит остатки жизненной силы. Ткнешь ветку в сырую землю — может, даст корни, и вырастет дерево. Почистишь и подсушишь ветку — получится, допустим, посох; а бросишь в костер — дрова. Но также можно сжечь и молодое дерево. Или посох. А костровая палка может дать корни, но путник, чтобы пробраться через топь, однажды сломает дерево, которым она станет… Ветка, пустившая корни — живое дерево, посох — мертвый инструмент, палка — расходный материал, а иногда просто хлам под ногами. — Поводырь носком сапога забросила головешку в костер. — Где грань, что отличает одно от другого? Можешь объяснить мне, Бродяга?

— Грань — там, где ветку отломили от дерева, — сказал Вэл. — Все прочее — бессмыслица.

— Бессмыслица? Может быть. Но для меня ветка уже сломана, Вэл, и так было еще до Катастрофы. — Поводырь долго смотрела в огонь. — Это — то, что мы выносим из руин… Иногда странно получается: слышишь всплески мысленной речи, а потом видишь источник и понимаешь: человек уже с четверть часа как умер. Я могу проводить границы только разумом, в зависимости от своей нужды. Понимаешь?»

Новая волна накатила на подмостки, обдав всех брызгами.

«Допустим, понимаю, и все же твои суждения были слишком абстрактны, Джара, — подумал Вэл. — Мертвое отличается от живого, в первую очередь, паршивым видом. А если залежится — еще и запахом… Интересно, если дать этим хитрецам волю, они выловят тело уже после того, как оно начнет вонять?» — Вэл взглянул на суетящихся подчиненных, постоянных и временных. — «Но с веткой ты попала в точку; хотя, какая ветка — тут целое бревно!»

Старший сын лорда Бека Ауна, Химмел Аун всплыл около третьей опреснительной станции. Служители и стражники уже четверть часа возились с баграми и сетью: труп покачивался на волнах и никак не желал попадаться. Вэл впервые порадовался раненным рукам: будь он здоров, пришлось бы помогать.

Последний раз принца Химмела видели живым в фамильном особняке Аунов накануне днем: тот собирался отобедать с отцом во дворце. Особняк располагался от дворцовых ворот всего-то в двухстах шагах, потому никто не удивился, что молодой человек вышел без охраны — и во дворце тоже никто не удивился, когда он до туда не дошел: лорд решил, что сын остался на обед дома. Пропажу заметили вечером, но, так как принцу не чужды были лихие загулы, серьезно забеспокоились только к утру, и только после полудня обнаружили тело. Горожане не смотрели на воду: в перерывах между рабочей суматохой и беспорядками в Райнберге провожали осень: на улицах давали представления, пили, дрались, многие надевали карнавальные маски и одежды… Проще было найти иголку в стоге сена, чем свидетелей, которые смогли бы указать, где покойный находился между выходом из дома и всплытием у станции. Особенно если поначалу он сам скрывался от любопытных глаз.

— А, чтоб вас, придурки безрукие! Сейчас нырять будете!!! — Капитан стражи разразился бранью: кто-то неловко двинул багром, и тело вновь оказалось вне досягаемости. — Господин смотритель, может, все-таки разрешишь нам или своим людей применить хьорхи?

В голосе стражника звучала плохо скрытая досада: ему совсем не нравилось — пусть и временно — подчиняться Ордену. Не больше, чем возня с трупом.

«Но придется тебе потерпеть, — подумал Вэл. — Ничего не поделаешь: хьорхи может смазать важные следы от другого хьорхи… или от чего-нибудь еще».

— Я вызвал лодку береговой охраны — они помогут, если сами не справитесь, — сказал он вслух. — Но глядите-ка, подплывает!