Закон Шруделя (сборник)

Главред вызвал Синюшникова с места, чтобы тот наконец объяснил, почему он погожим ноябрьским днем в одних трусах наряжал во дворе своего дома елку.

В зале засмеялись.

— Я уже все в заявлении написал, — пожал плечами Синюшников и, зевнув, отвернулся.

— Ты ж понимаешь, что если б ты дома елку наряжал, то ради бога. Хоть каждый день. Но елка-то стояла на детской площадке, вокруг играли дети, а тут выходишь ты, такой красивый и небритый, в трусах и тапочках, и начинаешь наряжать елку.

— Ну, я же сказал, я не помню. Помню, что до этого немного выпил. Может, что и примерещилось.

— Что тебе примерещилось? Что Новый год на дворе?

— Может, и так. Иначе с чего бы я елку пошел наряжать?

— Это ты меня спрашиваешь? — задохнулся от ярости главный редактор. — Это я тебя хочу спросить! И ведь это уже не в первый раз. В прошлом году тебе доверили быть Дедом Морозом на утреннике, а ты ребенка ударил.

— Это не я.

— А кто?

— Снегурочка.

Кто-то из присутствующих засмеялся, смех подхватили остальные.

— Какая еще Снегурочка? — разозлился редактор.

— Сапчук из экономического отдела. Он Снегурочкой был. И потом… он ребенка не бил. Он ему пинок под зад дал. Кстати, за дело. Этот ребенок ему косу Снегурочкину поджег. А у нас впереди еще пять утренников было — где реквизит брать?! К тому же все подотчетное.

— «Пинок дал». Ты выражения-то выбирай. Тоже мне журналист. Порочишь звание, — застучал указательным пальцем по столу главный редактор. — Какие будут предложения, товарищи?

— Предлагаю устное предупреждение, — неожиданно сказал Синюшников.

Зал грохнул.

— Ты предлагаешь? — побагровел редактор. — Он еще сам себе наказание будет выбирать!

И устало-равнодушно добавил:

— Ладно, кто за устный выговор, поднимите руки.

Еще до того, как он закончил предложение, в воздух уже взметнулся лес рук.

— Ладно. Последний раз ты так легко отделался. Помяни мое слово. Все. Собрание считаю закрытым. Стоп! Нет. Еще кое-что. У нас машинистка Зина родила, если кто не знал. Мы собираем деньги. Так что после собрания ко всем подойдет Алина Михайловна и возьмет по рублю.

— Чего так много-то? — раздался чей-то недовольный голос. Это был Терехов из отдела кадров. — Я на рупь лучше пива выпью. Еще и останется.

— Вот ты сначала роди, а потом пиво пей, — отрезал главред.

— Если я рожу, дело вряд ли пивом ограничится, — пробурчал Терехов.

Но главред его уже не слушал. Собирал в папку разложенные листки. Поняв, что пытка окончена, все с грохотом повалили на выход.

После собрания Гриша со Шруделем уединились в отделе спорта, где, пользуясь одновременной болезнью обоих братьев Кульковых (что снова навело сотрудников на мысль о существовании единого Кулькова), Гриша собирался писать статью о каком-то химкомбинате, который в связи с надвигающейся годовщиной Великого Октября обязался что-то там перевыполнить. Дело продвигалось туго из-за специфики производства.

— Что это у тебя? — спросил Шрудель, оглядывая бумажные завалы на столе.

— Да вот трудимся, — ответил Гриша и опустился на стул.

— И как?

— Хреново. Антисоветчина какая-то получается.

— Антисоветчина в канун советского праздника — это естественно, — невозмутимо отреагировал Шрудель. — Прочти начало.

— «К очередной годовщине Великой Октябрьской революции химкомбинат „Мытищинский“ обязуется увеличить производство навоза в два раза».

— М-да… Выходит, к годовщине Великого Октября эти говнюки собираются завалить нас своим дерьмом… А дальше?

— Дальше прямая речь директора.

— Чего говорит?

— «Советский навоз по своим качественным характеристикам превосходит аналогичный продукт западных производителей…»

— «Советский навоз» — это сильно, — хмыкнул Шрудель. — Дальше читать не надо. Дальше — тишина. Матросская. А изменить никак нельзя?

— Рад бы, да только у них так навоз называется.

— Как?!

— «Советский навоз». На упаковках так написано.

— Вот кретины. Ну, тогда делать нечего — так и пиши. Меняй «навоз» на «удобрения» почаще. Слушай, бог с ним, с дерьмом. Я о другом хотел. Помнишь, ты говорил, что шел на какой-то фильм в «Иллюзионе»?

— Ну да. На «Великую иллюзию».

— Точно! Затем поднялся из тоннеля в фойе и пошел на какой фильм?

— На «Профессию репортер», — растерянно пробормотал Гриша, чувствуя, что Шрудель действительно зацепил что-то важное.

— Вот именно! — захохотал Шрудель во весь рот, обнажая отсутствие двух нижних зубов. — Ты понял, нет? Ты пошел на один, а вышел к другому.

— Ну и что?

— А то! Что теперь тебе надо войти на этом, а выйти на том.

— Это как?

— Ну, подождать, пока будет «Профессия репортер».

Гриша задумался — версия была безусловно любопытной.

— В общем, есть поле для мыслительной деятельности, — продолжил Шрудель. — Кстати, я перехожу в «Вечерку». Так что прощай, «Московский пролетарий». Хотя, если честно, то и хрен с ним. С «Пролетарием» этим.

Но Гриша его уже не слушал и последнюю новость пропустил мимо ушей. Заметив отсутствующий взгляд приятеля, Шрудель хмыкнул и тихо вышел из кабинета.

Остаток дня Гриша провел, размышляя насчет идеи с переменой фильмов. Статью о навозе дописал на автомате.