Закон скорпиона

Я ею, конечно, воспользовалась. Все отправились внутрь, повинуясь звонку. А я пошла отвести козу и постараться увидеть что смогу.

Не торопясь, я взяла Лупоглазку за рог и ошейник и потянула ее к огороженному пастбищу, где козы плотно топтались на кровле кормушки, словно беженцы на тонущем корабле, – хотя попастись у них было четверть акра клевера. Лупоглазка не сопротивлялась. Она существо невредное, это тринадцатилетние мальчишки так ее прозвали. Уши черные в крапинку и мягкие, как шелковый велюр. К саду со всех сторон стекались другие когорты – неровные ряды ребят, одетых в грубые льняные одежды Детей перемирия, живописно смотревшиеся на фоне висячих садов. Облако над головой уже заслонило половину неба. Птицы под ним умолкли.

Теперь, когда Лупоглазка завидела своих сестер, ей стало одиноко и захотелось обратно в загон – словно и не она совершила побег. «Бе-е-едная я», – проблеяла она.

Она стояла рядом, пока я развязывала веревки на створках, и, когда проход освободился, проскакала мимо меня внутрь. Через секунду она была на вершине стога сена, задержавшись по дороге лишь для того, чтобы боднуть точно под ребра ни в чем не повинную Вонючку.

«Коза», – задумчиво произнесла Лупоглазка.

Все козы следили за облаком, запрокинув голову и хлопая длинными ушами.

Я двойным узлом привязала ворота и не спеша пошла к главному зданию обители. На полуденном солнце каменное строение с огромными деревянными дверями не отбрасывало тени. Слева от него, поблескивая, наблюдал за мной Паноптикон. Справа высился стержень индуктора, по которому должен был опуститься корабль, – настолько яркий, что трудно было смотреть. Сверкающая, как алюминий, и стройная, как береза, мачта на тысячу футов уходила в воздух. Иногда мне представляется, что это булавка, прямая булавка, которая удерживает обитель, как бабочку на доске. Порой я себе кажусь образцом в коллекции.

Время я рассчитала почти точно: шаттл садился. Он аккуратно нацелил вихревые катушки и заскользил вдоль стержня к земле, постепенно гася энергию спуска в тормозящем магнитном поле, пока мягко не опустился среди чахлых кустиков травы и заполошных цыплят.

Корабль и вправду был маленький, не больше одной нашей кельи. Оболочка из полимера с низким коэффициентом трения походила на ртуть. Невесть откуда набежали пауки на металлических ногах и столпились у люка. День настолько стих, что, хотя до корабля оставалось ярдов сто, их было слышно – металлическое постукивание по керамизированному полимеру, похожее на тиканье древних часов.

Я вышла за главные ворота и села на бревно. В стене обители открылась дверца, и оттуда шмыгнул мелкий надзиратель-паук – забрать мою обувь. Точнее, мои таби – носки с пальцами, на толстой подошве, до лодыжки высотой, тщательно застегнутые, чтобы не поймать клеща. Я наклонилась и один за другим расстегнула крючки. Надзиратель развернул дополнительные руки, готовый проявить усердие. Клешни щелкали по древним камням лестницы, ведущей в обитель, как будто надзиратель барабанил пальцами.

Мне казалось, я все хорошо рассчитала, но время у меня было на исходе. Что могло задержать пассажиров? Надзиратель приплясывал. Я стянула таби и встала – и в этот момент наконец (слишком поздно!) раздался гром пироболтов. Пауки открыли люк шаттла.

Оттуда вышел всего один человек.

Новый заложник оказался мальчиком, примерно моего возраста. На таком расстоянии я могла разглядеть его лишь в общих чертах: высокий, крепкий, но тихий, непонятной расы, как многие американцы. Голова у него была опущена, длинные черные кудри падали на глаза. Корабельный стюард – долговязый механизм, похожий на богомола, – крепко стиснул ему бицепс клешней. Мальчик отстранился. Он стоял согбенный, напряженный, сжав перед собой руки, словно связанный.

Нет, не словно. Его руки были стянуты на запястьях.

Я оцепенела.

В обители мне довелось повидать немало жестких методов. Но я никогда не видела человека в оковах. Детей здесь учили, что нужно самим управлять собой, мы так и делали. Даже в сопровождении Лебединых Всадников мы почти всегда шли самостоятельно.

Но этот мальчик… У него были связаны руки. Он споткнулся.

У меня закружилась голова, точно я пересидела на солнце. Под ногами пощелкивал надзиратель, ощупывая меня лучом своей оптики. В какой-то момент луч угодил мне в глаз, и я увидела красную вспышку. У надзирателей нет лицевых экранов, и трудно понять, что у них на уме… Но оправдываться бессмысленно. Я не следила за надзирателем и не выполняла распоряжения возвращаться в здание. Я неотрывно смотрела на связанного и спотыкающегося мальчика. В голове у меня пронеслось слово «рабство»…

И тут надзиратель ударил меня шокером.

От мощного удара я вскрикнула и упала, больно приземлившись на ладони и колени. На той стороне поля мальчик что-то крикнул. Я подняла на него глаза, и он протянул ко мне связанные руки, то ли чтобы помочь, то ли прося помощи, в отчаянии тонущего…