Закон сохранения любви

Некоторое время он стоял с клокочущим сердцем возле тупиковой арки, над знакомыми книгами в мусорной куче. Потом, озираясь по сторонам, повернул за угол дома и опять оказался поблизости от места преступления. Здесь уже никого не было. Ни девушки, ни налетчиков. Всё было тихо.

Всё было тихо и сейчас, когда Прокоп Иванович зачем-то кривулял по улицам Москвы, словно ища себе закуток для спасения. Он только поражался тому, что всё кругом тихо. Что всё продолжается, как будто ничего не случилось. Всё вокруг шагает, едет, течет, движется, ест, курит, плюется, читает газету, — всё вокруг живет по-прежнему, с тем же темпом и безразличием… Вернувшись к Трубной площади, он пошел по Цветному бульвару, по левой стороне, к цирку. По пути он внезапно свернул в забегаловку, малоприметную кафушку за «строительным» магазином.

— Налейте мне сто граммов коньяку, — попросил он у буфетчицы.

— Какого?

— А какой у вас есть?

— Мужик, — услышал Прокоп Иванович полушепот в спину и обмер. — Не пей коньяк, он весь поддельный. Зайди в соседнюю лавку, купи шкалик «черноголовки» или «гжелки». Не прогадаешь.

Прокоп Иванович даже не обернулся на говорившего, побоялся, словно это был тот, с ножом, один из преступников.

— Ну, какого коньяку-то? Весь на витрине, — указала буфетчица.

— Спасибо. Лучше налейте стакан «массандры».

Вечером Прокоп Иванович внимательно отсмотрел все криминальные новости по телевизионным каналам. Ни бедняжки девушки, ни фотороботов грабителей в репортажах не показали.

«Чем я мог помочь? И кто она такая? Как она оказалась на стройке? Может, она проститутка с Тверской? Нет, это вранье. Всё вранье! Книги и те — на свалку. И меня в утиль…» — бормотал он, попеременно оглаживая то плешь, то бороду, и подбавлял в стакан из темной бутылки портвейна с массандровских виноградников.

6

Предприимчивая Москва меняла обличье, живо и широко расстраивалась, крушила старь на заповедных кусках земли, втискивала стилизованный новострой, чинила классические дворянские дома с пилястрами и колоннами и зеркалилась стеклами новых нефтяных и финансовых высотных контор. На внешний лоск и респектабельные фасады денег вполне хватало: российские недра — источник лакомый и неистощимый — давали Первопрестольной льготу приобресть сытый благообразный вид. «Москву в калашный европейский ряд без шопов, с пустым кейсом и советским фейсом не пустят», — злословил, бывало, Каретников-старший, оценивая свершения столицы.

Обретая современное богатейство, столица вместе с тем что-то утрачивала, опрощалась, смазывала свою историю и слегка глупела. «Эко они тут наворотили!» — дивился, случалось, Василь Палыч, осматривая некоторые скульптурные изыски столицы — вроде императора Петра на Москве-реке или шпиля на Поклонной горе, возведенного человеком южной, нерусской породы и самосознания. И уж точно русскому солдату, преимущественно православному — истинному победителю в священной Отечественной войне — оставалось невдомек: с чего это вдруг какая-то древнегреческая богинька Ника покровительствовала ему в многолетней кровавой буче с гитлеровским оккупантом? «Издержки роста, — усмехался Василь Палыч. — Лес рубят — щепки летят. У хлеба — не без крох. Всяк человек должен прямо признать: Москва расцветает! И значит, шапку перед ней — долой! Как в старину перед барином». И Василь Палыч, сам по прозвищу Барин, а по натуре бражник и прожига, восхищенно развивал стольные мысли: «А ведь хороша стала, курва! Раньше скромничала, жеманилась, недотрогой была. Тому не дам, этому не позволю. Здесь партия не велит, здесь совесть гложет. Нынче всё позволила. Вошла во вкус. Всякого и долдона, и умника подпустит, лишь бы платил богато!»

Жанна любила Москву всегда. Никакие пертурбации, перегибы, перестройки и переделки не могли подпортить очарования столицей. Она еще девчушкой предалась этому городу. Их убогий леспромхозовский поселок не мог дать крылатой мечты, а юному девичьему сердцу без простора живется невесело. Москва и обратилась в мечту. Там жили красивые актеры, там гремела музыка в театрах и концертных залах, там находились самые дорогие затоваренные магазины, там ездили в метро и в такси. Иной раз Жанна часами представляла себя то диктором телевидения, то экскурсоводом археологического музея, где собраны скелеты мамонтов, то директором самого большого ювелирного магазина в столице. Постепенно Москва становилась неотъемлемой частью не только из будущего далёка, но и из настоящего. А еще Москва впервые даровала Жанне ощущение внутренней свободы!

Над захолустным лесным поселком время от времени пролетали самолеты — высоко-высоко в небе, едва разглядеть маленький серебристый крестик. За самолетом тянулся белоснежный шлейф. Самолеты летели, как правило, с севера на юг или с юга на север. «Это на Москву идет», — не раз слышала Жанна от взрослых. Или: «Это из Москвы идет». И тем заманчивее становились эти стальные птицы.