Закон сохранения любви

Лёва сидел напротив матери, тоже потупив голову, мял в руках дудочку. Глаза у него были закрыты. Песня, которую только что пела мать, была давнишней, изустно переданной со времен, быть может, петровских или того ранее. Когда звучала эта песня, Лёве порой чудилось, что голос матери доносится до него откуда-то из глубины веков, из толщи российской истории, в которой женских провожанок и слез набиралось выше горла. Это его успокаивало, расставальческая печаль не была гнётной и вселяющей страх. Не он первый, не он последний.

13

Татьяна надивиться и нарадоваться не могла на Сергея.

Он утеплил оконные рамы, прочистил дымоходы печи, укрепил подпорки в погребе, оббил войлоком дверь, чтоб не тянуло, исколол тракторную повозку пиленых березовых дров, которых закупила Татьяна на зиму. «Теперь никакой дубак нам не страшен. Правда, Сережа?» — говорила она, ласкаясь к нему. И всякий раз поутру, пробуждаясь в постели не одна — с Сергеем, ей хотелось приластиться, прижаться к нему, согреться, как котенку под теплым боком доброго покровителя.

Сегодняшним утром в постели Татьяна тоже хотела обнять Сергея, потянулась в его сторону, но на диване-кровати его не оказалось. Скудный молочный свет брезжил в окошке. Час был еще ранний, но Сергей стоял уже весь собранный: в куртке, в ботинках, рядом — рюкзак, на котором кепка.

— Проснулась? — добродушно спросил он, кивая Татьяне. — Ты сладко спала, тревожить не стал. Думаю, разбужу перед самым уходом.

— Перед каким уходом? — замерла она.

Ей враз вспомнился минувший вечер: Сергей всё поглядывал по сторонам, как будто что-то примечал, что-то прикидывал взять в дорогу и как будто беспрерывно разговаривал с собой. Татьяна не вмешивалась: человек и сам с собой должен наговориться, зачем его сбивать. И в постель вчера Сергей лег намного позже Татьяны: ходил в сени, чем-то там постукивал, у рукомойника чего-то возился, ботинки нагуталинил.

— Отчаливаю я, Танюха. Прости, если что не так. Спасибо тебе за все. — Он даже пригнулся в полупоклоне.

— Куда ты?

— В Чечню. Служить по контракту, — веселым голосом ответил Сергей. — Сколько можно у тебя на шее сидеть? Пора и честь знать. Вместе с Лёвой Черных уходим. Извини, раньше тебе не сказал. Мы с ним условились: никому заранее ничего не рассказывать. Чтоб лишних разговоров и переживаний не было… Давай, Танюха, прощаться.

Она рванулась с дивана, запуталась в одеяле, чуть не грохнулась на пол. В одной ночной рубашке бросилась к Сергею, крепко обвила руками.

— Надо хоть накормить тебя в дорогу-то. С собой чего-нибудь возьми… Я сейчас приготовлю, Сережа. Погоди…

— Не беспокойся, — перебил он ее метания. — Я чаю немножко перехватил. Да и с сегодняшнего дня поступаю на казенное довольствие… Давай присядем на дорожку, по обычаю. Ты кофту на себя накинь, дрожишь вся. Ноги в тапочки сунь.

Они присели на краешек постели.

— Куда ты сейчас? На вокзал? — спросила Татьяна.

— Сам толком не знаю. Построение в воинской части, у комендатуры. Потом сразу повезут в область… А дальше — то ли в Дагестан, то ли сперва в Подмосковье на формирование. Я теперь человек военный. За военных людей — ты сама армию знаешь — начальство думает.

У Татьяны дрожали колени, она туго натягивала на них ночную рубашку, старалась подавить трясучку.

— А твои родные? Марина твоя знает, что уходишь? — встрепенулась Татьяна.

Улыбка на лице Сергея потускнела.

— Она об этом не знает, — бесстрастно ответил он. — С Ленкой я вчера повидался, в школу заходил. Но про Чечню они пока не знают… А ты не грусти, Танюха. У любой войны есть конец. Эта война не мировая, конфликт местного значения. Мы там скоро управимся. Деньжат зашибем и вернемся.

«Какого уж местного значения, — мысленно откликнулась на его слова Татьяна, — если по России добровольцев берут? Если в Москве да по другим городам жилые дома взрывают?.. Как же я не заметила-то? Отговорить его не успела? Зачем, зачем отпускаю? Там же смерть… — Мысли Татьяны, будто ошпаренные, кидались с одного на другое. — Будь проклята эта власть! Вот до чего мужиков довела! Они на войну идут, чтоб деньги на хлеб заработать… Что же мне сделать-то? Он, может, последнее, что у меня есть».

— Я не отпущу тебя, — пробормотала Татьяна.

— Брось, Танюха! Я ненадолго ухожу. Ну, пора мне. — Сергей поднялся, одернул куртку, взял в руку кепку.

Татьяна тоже машинально поднялась. Она хотела сказать что-то веское, оградительное, вразумить его; вцепилась пальцами в его рукав. Но Сергей опередил ее слова:

— Ты не провожай меня, ладно? Без обиды. — Он разжал ее пальцы на своем рукаве.

Дверь за Сергеем давно захлопнулась. Татьяна всё еще сидела на краю постели, обобранная, вновь приговоренная к одиночеству. На Сергея она не держала и мизерной обиды. Она его понимала, — понимала и прощала. Она сама в час бы собралась и поехала с ним в Чечню — санитаркой, уборщицей, поварихой… Какой-то тяжкий, смертный упрек был адресован не Сергею, а всему миропорядку и сволочному российскому правлению, которое опять оделяет горем простых русских баб.