Резко вчерченные в солнечный закат, сопки потеряли объемность, стали неправдоподобно геометричными: черные таинственные конусы на алом таинственном полотне. На острие ближнего конуса — одинокая, без вершины лиственница, будто рука, вцепившаяся в остатки дня, в белесую полоску, размежевывающую закат и густеющую синеву.
— Пойдем. Поцелуй меня еще разик, последний, и пойдем…
Расправляя на груди Константина лямки, Наташа вспомнила:
— Знаешь, в семье я была старшая. Всего нас было трое: Пупа, Атё и я…
— Какое Атё?
— Братишка у меня был, Максимка. Вместо «а что?» он говорил — а тё. Пупа — это сестренка Милка. Ну вот, и я — старшая…
— Нянька.
— Почему нянька?
— Старшая — всегда нянька. Средним — гулять, а ей с младшенькими.
— У нас так не называют, а вообще-то правильно. Милка — к подружкам, я — с Максом. Ну, в общем, это не суть. Я — к закату. Против нашего дома стоял серый двухэтажный дом. И вот интересно, зимой, с декабря по март, на левое крайнее окно второго этажа этого дома каждый вечер натекало солнышко. Я вот думала: как сказать — входило, вползало, спускалось… Нет, именно — натекало. Точно как струйки в этот омуток. Они не торопятся, не толкаются, они знают, что их место — только здесь. И нигде кроме. Так и солнышко… Начиналось с верхнего угла. Серый проем розовел, потом становился оранжевым, и вдруг на все окно натекало солнце… Ты замечал, что солнце на закате всегда ярче, чем на восходе? Только оно как будто без лучей. Будто солнышко — само по себе, а лучи — сами по себе. И начинаются-то они совсем не рядом с солнечным кругом. Но это, впрочем, неважно… И вот солнышко, совсем без лучей, натекало на окно и светило в нашу комнату. Ну, чего ты улыбаешься? Честно, светило. Потом как-то ломалось, становилось рифленым и очень быстро стекало в правый нижний угол окна. Но это уже было не солнышко, а рифленая и поломанная полоска. И мне становилось скучно. Я говорила Максу: «Солнышко не придет». Он топал ногами и кричал: «Придет, придет…» И оно приходило. А ведь, правда, здорово — что солнышко все-таки приходило?.. Ну, еще разок, и пошли. С минуты на минуту наш появится.
— Ну и что?
— Ничего.
— Ты иногда зря на него.
— Замолчи!
— Нельзя так в тайге, Наташа, не по таежному это закону.
— В тайге я сама себе закон.
V
Брод нашли скоро. У выхода из долинки ключ стремительно поворачивал, будто наткнувшись на препятствие, левый берег образовывал косу. На подходе к косе вода вспухала, а за поворотом, разделившись на рябые бесноватые струйки, гулко металась в сужающихся берегах. Войдя в воду чуть выше поворота, Константин обернулся к Наташе, предупредил:
— Иди наискось, вниз не смотри.
Наташа подмигнула ему и ласково толкнула в плечо:
— Давай, действуй.
Теперь-то она знала, как перебродить ключи. А в свое время первая ее попытка едва не оказалась последней. Тогда она не взяла выше, а пошла по самому перекату — ей показалось, что именно здесь мельче, а то, что не сможет устоять на струе, не приходило в голову. Свалило ее у самого берега и проволокло совсем немного, она успела схватиться за выдававшийся из оползня корень. К тому же на счастье близко случился Петр… Но в общем-то она и без него бы, конечно, выбралась… Да, теперь-то она знает, что входить в брод надо как раз перед тем местом, где вода вспухает, здесь она идет тише, словно успокоившись на миг, набирает силу для буйного рывка. Смотреть в воду она тоже не станет и пойдет, разумеется, наискось. Все это ясно без Костиных советов. Но он посоветовал, и она была ему благодарна за наивное внимание.
На песчаном сухом месте они поставили палатку, Константин окопал ее, сделал водоотводную канавку. Наташа подергала туго натянутые палаточные растяжки, насчет канавки сказала:
— Ты уж совсем капитально, вроде на сезон.
— Закон — тайга. Сентябрь, не сегодня-завтра задождит.
— Типун тебе… Не будет дождей. Пока мы не кончим — дождей не будет. И морозов — тоже не будет. Прокопушим эту терраску, найдем металл, вернемся в район — тогда дожди. Я верю. Ты знаешь, Костик, я ужасно везучая…
Выше по ключу выстрелили. Эхо прокатилось по распадку и заглохло, будто запутавшись в костлявых ветвях дальних лиственниц.
— Наконец-то…
Наташа схватила ружье. Сизый дымок повис в сером, неподвижном воздухе.
Ты понимаешь, Костик… — Она ожесточенно потерла лоб. — Я так переживала…
— А я…
— Ты — что! Ведь я отвечаю за отряд, спрос-то с меня.
Да разве в этом дело?
— И в этом тоже!
Освобождаясь от волненья, в котором за минуту перед тем не хотели признаться, оба беспричинно засмеялись, и тогда Константин, набрав много воздуха, закричал, переходя на фальцет:
— Петро-о-о-о!
— Сорвешь голос, — смеялась Наташа.
— Пусть, — радовался он. — Я ведь загадал: не придет, пока сделаем кладовку, пойду искать.
— Где?
— По ключу.
— А вообще так нельзя. Надо что-то делать.
— Ты поговори с ним.
— Непременно.