Закон - тайга

Тимоха лишь через неделю вернулся в Трудовое. Побыл в селе. И то ли пропился, а может, впрямь заскучал, вернулся на заимку Николая Федоровича. В село теперь не спешил, не вспоминал о нем. Да и к кому торопиться? В селе мужика ничто не держало.

Он вернулся в зимовье, неся за плечами громадный рюкзак, набитый до отказа самым нужным, без чего Тимохе нельзя было оставаться в тайге.

Деда на тот момент в зимовье не было. Тимофей растопил печь, натопил снега в чайнике, вскипятив, заварил чай. Нарубил дров на всю ночь. И, подвесив над печкой сапоги на просушку, ждал Притыкина.

Тот вернулся затемно. Издалека почуял, что в зимовье его ждут. По дымку из трубы. А там и освещенное окно углядел. Ноги сами забыли об усталости.

— Тимошка! Хорошо, что возвернулся ко мне! — обрадовался искренне. И тут же признал: — Удачливый с тебя охотник получится. Три соболя в твои капканы словились. А нынче, вишь, горностай. Но какой ядреный! Здоровяк! Давно таких в наших местах не бывало. Помогай шкуру снять. Да мех не порежь. Тоньше бери!

Тимка, пыхтя, помогал деду.

Зачем он вернулся сюда? Что занесло его в тайгу, в безлюдье? К деду, который от человечьего голоса глохнет; привыкнув к тайге, о людях вспоминает редко.

И все же хотелось Тимохе, поработав с дедом зиму, набрать мехов всяких и махнуть на материк. В города

большие, далекие от глухомани, где знают цену мехам. А уж там забудет о тайге, Притыкине и этом зимовье с его темными холодными углами, слепыми окнами, визгливой дверью. Выдержать бы только этот год. Один, на всю жизнь, решил мужик и готовил себя к множеству испытаний, о каких в первую ночь со смехом, через шутки вспоминал Притыкин.

Но прошла неделя. За нею вторая, и Тимоха не захотел сходить в село. Даже в баню пойти отказался. Растерся снегом у зимовья и, зардевшись маковым цветом, вскочил в домишко. Сразу к столу, где дымил малиновым духом горячий чай.

— Тебя участковый искать не станет? — испытующе глянул на мужика и спросил старик Тимофея.

— Нет, дядь Коль. Я уже вольный. Как пурга. Куда хочу, туда лечу. В тот раз, когда от вас ушел, ксивы мне нарисовали. Свободного фраера. Участковый уговаривал слинять из Трудового.

— Почему?

— Мусорам тоже дышать охота. Вот и фаловал. Мол, там, на материке, тебя никто не знает. Будешь жить нормальным фраером. А тут, в Трудовом, у памяти ноги длинней полярной ночи. До погоста все про все помнят. А я послал всех в жопу и ушел к тебе в тайгу! — захохотал Тимка.

— Он хоть знает, куда ты делся?

— Легавый? Да это его собачьи заботы. Мне до них дела нет. А колоться перед ним мне не светит. Я его мурло не переношу. Сунется — измордую!

— Ишь, грозилка! Иль я не мужик? Не слабей тебя был. Но на участковых хвост не поднимал. Они — власть наша, — строго глянул дед на Тимоху.

Тот взвился:

— Власть? Может, и твоя, но не моя. Это точно! Ты не знаешь, за что я в первую ходку попал? Пацаном. А мне тошно вспоминать! И не хочу знать о власти мусоров! Может, тебе они по кайфу, а мне — вся судьба всмятку! Никому не ботнул, куда линяю!

— Остынь, Тимка! В тайге лишь сердце в тепле храни, а мозги завсегда в холоде. Усеки про то. И разумей! Всякая власть на земле человекам от Бога дана. А воюющий с кесарем воюет с самим Богом! Дошло али нет?

— И это ты говоришь? Ссыльный мужик? Да лизожоп ты после этого!

— Чего?! — насупился Притыкин и, кинув нож из руки, сцепил кулаки до хруста, двинулся на Тимоху. Тот напрягся. Ударить первым — не посмел. Старик остановился напротив. Лицо побагровело. — Ты меня учить вздумал, сучий выкидыш? С каких пор веру в Бога хулить стал? Я пятерых сынов взрастил, и ни один такого мне не вякал! Еще пасть разинешь, язык до задницы с корнем вырву! Я — ссыльный, но не бунтарь! Помни про то! А нет — беги от меня!

Тимоха молчал долго. Смотрел, как снимал дед шкурки с норок, пойманных в ледянки. Потом не выдержал, присел рядом, помогать стал.

— А вас за что сослали? — спросил тихо.

— Раскулачили. Как и других. Давно уже. Все забылось. Может, и к лучшему так обошлось. Вначале в Сибири жили. Мальчишки мои там школу окончили. Работать пошли. А тут война…

Николай Федорович выпустил нож из рук. Тот, коротко звенькнув, упал в ведро.

— Что с тобой, дядя Коля? — подвинулся Тимофей, подставил плечо.

Притыкин сел на чурбаки и долго молчал, вспоминая свое, о чем невозможно забыть, чем не хотелось делиться ни с кем.

Сыновья… Всем пятерым после школы отказали в приеме в институты. Из-за отца. Раскулаченного. Не приняли в комсомол. Отказывали во всем. Вот только на войну призвали. Забыли, что они — сыновья кулака, у которого в сарае стояла не одна, как у всех, а целых две коровы… Да старая кляча — полуслепая кобыла, валившаяся с ног на третьей борозде.

Из-за нее и двух коров послали Притыкиных в Сибирь с Украины. Потом, как писали соседи, голод выкосил всю деревню. Остались жить немногие. Отнятое, видно, впрок не пошло…

А сыновья не понимали, за что их выселили. И воевали на фронте с немцем за Украину и Сибирь. За отца и мать. Не за хозяйство. Это наживное. За землю, где всегда найдется место человеку.