Закон войны

– Попробуй, – прохрипел я, с усилием растянув в ухмылке губы – которые от этого немедленно треснули в нескольких местах. Черт, как больно! Похоже, мне осталось несколько минут до того, как плоть начнет отделяться от костей, а кожа – от плоти.

– Ну уж нет, – покачал Гебхард стеклянным шлемом. – Сначала ты. И сделаешь это наглядно, чтобы я поверил, иначе получишь еще один разряд тока, от которого сгоришь заживо. А именно – пожелай себе иммунитет от радиации. Ты умираешь, причем я вижу от чего. Но предположим, что ты не соврал, – тогда визуальный эффект исполнения желания убедит меня в твоей правоте лучше любых слов. И не вздумай произнести что-то другое, поджарю на месте.

Иглы все еще торчали во мне, и не было оснований не верить Гебхарду. Хотя мне было уже наплевать. Я и правда умирал. И как оно произойдет – естественным путем или же от фашистского электрошокера – было уже неважно.

Да, я умирал… Но в то же время меня не заботили мысли о последних мгновениях, жизни после смерти, о том, как примет Сестра бывшего побратима в своих мрачных чертогах… Вся эта сентиментальная предсмертная чушь была мне совершенно неинтересна.

Мне было интересно, как работает эта версия Монумента!

И тогда я через силу прошептал:

– Слышь, аномалия… Выручай… Мне нужен иммунитет от радиации… Стопроцентный… Чтоб мне от нее было ни жарко, ни холодно, и вообще одна только польза…

Говорить было трудно – я и не заметил, как у меня язык распух, почти весь рот занял – ворочать им было затруднительно. А пока договорил, вообще погано стало. В целом. Тошнить начало жутко. Ну я и не сдержался, блеванул от души.

Кровью…

Это значит – все. Внутренние органы порваны ионизирующим излучением в лоскуты, и я бы сейчас, наверно, не отказался от предложения Гебхарда насчет смертельного разряда тока. Потому что вдруг очень резко накатила жуткая, невероятная боль, от которой я невольно скорчился на полу, отчаянно желая поскорее подохнуть, потому что терпеть это было просто нереально…

А потом меня вдруг отпустило. Резко, будто обещанный фашистом ток вырубили. Была адская боль – и нет ее. Исчезла, словно и не было.

Еще не веря в происходящее, я осторожно выпрямил сначала одну руку, потом вторую… Потом ноги разогнул, осторожно приподнялся…

Не болит. Ничего. Вообще. Такого у меня никогда не было – то шрам от пули чешется, то некогда сломанная и после сросшаяся кость ноет, то застуженная мышца тянет…

А тут будто новое тело со склада получил.

Еще не веря в произошедшее, я встал на ноги…

Нормально. Ощущение потрясающее. Организм был полон сил и более того – продолжал копить эту силу, которая вот-вот через край польется.

И сила эта шла от светящегося облака! Я ощущал ее как тепло, которое мое тело впитывало в себя, словно губка…

– Поразительно!

Я обернулся.

Гебхард сквозь стекло смотрел на меня горящими глазами, словно хотел сожрать. И абсолютно пофиг ему было, что его автоматчики с красными, распухшими рожами еле на ногах держатся – один вон даже не выдержал, на колено опустился, MP-40 стволом в пол упер и чуть ли не висит на нем. Ну да, жесткое излучение – это далеко не подарок для тех, у кого нет к нему иммунитета.

– Невероятно!

Лицо Гебхарда, кстати, тоже выглядело неважно – толстые свинцовые пластины тоже далеко не панацея от мощного источника радиации. Но для любого ученого собственное тело лишь инструмент, о котором он часто забывает. Как сейчас, например, когда оберфюрер увидел настоящее чудо.

И уже решил, что будет с ним делать.

– Исполнение желания для того, кто дошел до этой аномалии, – пробормотал он. – Занятно. Что ж, попробуем. Я хочу, чтобы Великая Германия в течение одного месяца победоносно завершила…

Да, конечно, я уже бежал к Гебхарду, и конечно, «Бритва» выезжала из моей ладони для того, чтобы вонзиться в горло фашиста, который вот-вот произнесет свое проклятое желание…

Но при этом я понимал – не успеваю! А Гебхард – вполне. И даже если после того, как он пожелает армии фашистов скорейшей победы, я рассеку «Бритвой» его горло, это ничего не изменит. Я уже понял: данная версия «Монумента», в отличие от аномалии моего мира, воспринимала желания правильно и выполняла их безукоризненно. Обидно, конечно, погибнуть после того, как получил такой подарок, но с этим уже было ничего не поделать – примерно половина автоматчиков уже осознала, что происходит, и сейчас они совмещали линию прицела с моим телом, распластавшимся в последнем прыжке… в котором оно вдруг зависло над полом, не долетев до Гебхарда каких-то полтора метра.

Мерзкое это ощущение, застрять в воздухе как комар в янтаре, не в силах пошевелиться. И еще более неприятно было видеть четыре застывшие вспышки на дульных срезах фашистских автоматов, разглядев пунктиры пуль, тянущиеся ко мне. Одна в полуметре от меня застыла, причем я за ней даже мутный след разглядел, оставленный ею в воздухе. Ясно, что если время снова запустится, эта пуля прилетит мне прям между глаз, которыми я ее так внимательно рассматриваю.