Закон землеройки

Эффекту, произведенному мной на слушателей-зрителей, позавидовал бы любой артист, но насладиться им вдоволь мне не довелось: мозги вдруг буквально вскипели, кровь понеслась по сосудам подобно раскаленной ртути, ступни сотрясла мелкая дрожь, а тело задергалось в конвульсиях, словно к нему прикоснулись оголенным электрическим проводом. Когда судороги стали затихать, я краем глаза отметил, что мое плачевное состояние не очень-то недавних собеседников и обеспокоило. Сбившись чуть поодаль в кружок, двое из них, бойко жестикулируя, что-то обсуждали, а третий ошалело переводил глаза с одного на другого. До слуха донеслись слова «заметет», «сворачивать», «смываться» и, конечно же, многократно повторенная фамилия начальника городской милиции. Я оставался безучастным: пляска мышц и суставов настолько меня измотала, что очередное впадение в беспамятство показалось райской благодатью…

…В себя пришел уже в другом помещении, причем избавленным от веревок и в полном одиночестве. Где-то неподалеку капала вода, и я на пошатывающихся от слабости ногах двинулся на звук. На ощупь нашел умывальник, умылся, осмотрелся. Я находился в узком, похожем на пенал закутке, игравшем, видимо, при монастыре роль душевой комнаты. Приблизился к висевшему на стене зеркалу: увидел грязного, небритого, изможденного мужика с темными кругами под глазами. Решил на подобных мелочах не зацикливаться: важнее было придумать способ побега из очередного плена. Мысли же, как назло, меня не слушались: скакали, точно лягушки в брачный период. Тем не менее я инстинктивно двинулся к двери. Однако едва добрался до порога, как она распахнулась, и глазам вновь предстали знакомые личности. Роман Данилович при виде меня громко расхохотался.

– Нет, вы только взгляните на него, – обратился он к своим приспешникам, – он уже бежать, кажется, надумал!

Те ответили ему дружным хохотом, и я понял, что моей надежде на скорое обретение свободы сбыться не суждено. Голова снова закружилась, но мучители тотчас подхватили меня, и я поплыл на их руках сквозь анфиладу комнат, коридоров и арочных проемов. По увиденному на потолке изображению святого, устремившего к небу два указующих перста, догадался, что меня тащат в трапезную. Невольно вспомнились детские сказки о людоедах, и ужас сковал душу железными клещами.

Однако страхи мои оказались преувеличенными: в итоге меня доставили в уже знакомый подвал с печью и стулом-«троном» возле нее. Я слегка успокоился: значит, меня притащили сюда не для показательной экзекуции, которые, как известно, принято проводить при большом скоплении народа. В этот момент крепко державшие меня руки разжались, и с полуметровой высоты я грохнулся прямо на каменный пол, едва снова не потеряв сознание. Появившийся из темноты Славик участливо оттащил меня к стене, бережно усадил и шепнул:

– Потерпите, Александр Григорьевич, недолго осталось.

– Чего мне хоть ждать-то? – спросил я обессиленно.

– Восхода, – коротко ответил он и торопливо отошел, поскольку дверь подвала вновь распахнулась.

Я повернул голову на звук: второй мой бывший помощник – Толик – шумно катил к центру комнаты снабженный колесиками круглый стол, знакомый мне по комнате, в которой я висел недавно вниз головой. Работы по сборке все той же блестящей конструкции продолжились незамедлительно: Славик с сосредоточенным видом начал подавать Красновскому какие-то детали, а тот – нанизывать их одна на другую. Отполированные до блеска предметы я неожиданно узнал: точно такие же пластины, только грязные, мы с Владиславом нашли в свое время у внешней стороны монастырской стены, и еще несколько аналогичных я потом выудил сачком из прудовой тины. Толик меж тем приблизился ко мне, пристроился, привалившись спиной к стене, рядом, и стал поглядывать на меня сверху вниз с некоторым даже, казалось, уважением. Я отреагировал на его соседство подчеркнуто холодно: приковал взгляд к процессу изготовления странного агрегата.

Когда Слава, словно специально для меня, придвинул светильник максимально близко к конструкции, я рассмотрел довольно необычное сооружение, отдаленно напоминавшее миниатюрную Эйфелеву башню с зачем-то нанизанными на нее полусферическими пластинами и прочими металлическими штучками. Сборка явно подошла к завершению: настоятель, плотоядно облизнувшись, пристроил на вершину «башни» тот самый серебряный молочник, который мы со Славиком отыскали в русле ручья, звонко щелкнул невидимыми запорами и, удовлетворенно вздохнув, отступил от стола на шаг.

– Ну все, – облегченно вздохнул и мэр, – осталось только добавить «Святилище жизни» и закрепить на нем «Перстень небесного света».

– Вот вам «Святилище», – подсуетился Славик, спешно достав из кожаной сумки и протянув Красновскому предмет, похожий на большую, ослепительно засиявшую в свете переносного прожектора сигару.

Тот осторожно ее принял и с некоторым сомнением взглянул на воздвигнутую на столе конструкцию. Потом указал подельщикам на свободное пространство под «молочником» и неуверенно произнес: