Закон землеройки

– Понимаю, – улыбнулся Федор Богданович. – Так вот Болтанский, разбираясь с наследием прошлых веков, наткнулся однажды на собрание старинных пергаментов, которые числились в ведомости как «Собственность помещика Карла Лантовского». Один из пергаментов заинтересовал его особо. Свиток тот был написан арабской вязью, а внизу вместо подписи красовались три кровавых отпечатка чьих-то пальцев. Наш архивист решил, что в данном манускрипте сокрыта величайшая тайна века, и загорелся желанием ее разгадать. Именно тогда он и обратился ко мне – в надежде найти с моей помощью знатока арабского языка. У меня, к сожалению, таких знакомых не было, поэтому я посоветовал ему обратиться в ростовский университет, которым в то время руководил сын сталинского соратника Жданова. На том и расстались. А чуть позже в районной газете была опубликована заметка о господине Болтанском, обнаружившем документ начала 16 века, в котором упоминается-де о волшебном перстне, способном будто бы указать путь к бессмертию. Народ в провинции, как известно, до подобных историй падок, вот с тех пор миф о бесценном перстне Бен-Газира среди жителей Энска и укоренился.

– А что означали кровавые отпечатки?

– Да вовсе они и не кровавыми оказались, – презрительно поморщился бывший учитель. – Просто пальцы автора свитка были испачканы каким-то препаратом серебра, вот отпечатки со временем и проявились, как на фотопленке. А под ними, кстати, потом и подпись обнаружили. Если не ошибаюсь, имя автора звучало как «Бенсан ибн Ингандизи», сокращенное впоследствии до удобоваримого варианта «Бен-Газир». А сам текст манускрипта представлял собой всего лишь распоряжение о разделе имущества между сыновьями. О перстне же упоминалось вскользь, хотя, правда, и с определенным акцентом на его необычные свойства.

– И все-таки уверяю вас, дорогой Федор Богданович, что сей перстень отнюдь не миф, – не удержался я от хвастовства. – Ибо не далее как пару часов назад он лежал у меня в кармане.

– Не может быть! – в один голос воскликнули мои собеседники.

– Может, может, – уподобился я на несколько секунд китайскому болванчику. – Могу даже нарисовать вам, как он выглядит! И, более того… – Выдав в запальчивости многообещающее «более того», я поначалу осекся, но, быстро сообразив, что вряд ли в Энске сыщутся специалисты по арабскому правописанию, снова осмелел: вытащил из кармана заветный листок и бережно расправил его на столе.

Татьяна расторопно подала мне карандаш, и я стал по памяти воспроизводить контуры перстня на бумаге, сопровождая каждый штрих соответствующим пояснением. Покончив с рисунком, сообщил и о сделанном мною в свете настольной лампы открытии, после чего перевернул изрисованный лист обратной стороной вверх и вместе с хозяевами дома впился глазами в изображенные там каракули.

– Этот кружок с четырьмя лапками и есть тень от оправы? – неуверенно поинтересовался Федор Богданович.

– Верно. А в квадрате, судя по всему, по-арабски начертано какое-то слово.

– Уж очень оно короткое, – с сомнением коснулась Татьяна таинственных букв. – А большую тайну вряд ли можно выразить одним-единственным словом.

– Как знать, как знать, – задумчиво проговорил старый учитель, придвигая листок к себе. – А может, тут дело и не в иероглифах вовсе, а в картинке в целом?

– Вполне возможно, – поддержал я его. – Кстати, этот круг с как бы отходящими от него дорожками похож на какое-то сооружение. Есть в вашем городе что-нибудь подобное? Парк или площадь, например…

Федор Данилович отрицательно покачал головой.

– Да у нас всего-то три площади – Торговая, Героев Панфиловцев да Центральная. Торговая больше похожа на треугольник, Панфиловская – квадратная, а Центральная напоминает уменьшенную копию стадиона. Кольцевых дорожных развязок тоже не припомню…

– Помилуйте, да какие ж развязки могли быть в те времена?! Нет, эта круглая штука с лапками, – постучал я по рисунку, – должна была стоять именно в эпоху Бен-Газира. Кстати, а не то ли это пирамидальное капище, которое он себе отстроил?

– Погоди-ка, – вскинул указательный палец вверх Федор Богданович, – я, кажется, вспомнил…

Глава 23. Мемуары старого учителя