Закон

— Ну, а теперь, дорогой зять, — спросил гость, когда вдвоем они возвращались назад, — объясни мне, пожалуйста, что это за казнь ты для себя придумал? Ты один сидишь, — а весь народ стоит вокруг тебя с утра до вечера! Для чего ты это делаешь?

— Это мой долг, — отвечал Моисей. — Народ приходит ко мне, чтобы я рассудил человека с его ближним и научил их справедливости и законам господним.

— Но, милый мой, можно ли быть таким неловким! — возразил Иофор. — Разве так управляют и разве должен государь так себя изнурять, все делая единолично?! Ты до того устаешь, что смотреть жалко: сам на себя непохож становишься, и голос у тебя пропадает от бесконечных приговоров. К тому же и народ устает не меньше. Так ничего не выйдет, долго ты не сможешь судить все дела один. Да это и ни к чему! Доверься моему слову: будь для народа посредником перед Богом и представляй ему на рассмотрение важные вопросы, которые касаются всех, — этого вполне достаточно. Пригляди, — продолжал он с ленивым движением, — пригляди людей честных и мало-мальски уважаемых и поставь их над народом — над тысячами, сотнями, полусотнями и десятками поставь их, чтобы они судили народ по праву и по законам, которые ты ему дашь. О всяком важном деле пусть доносят тебе, а с делами поменьше пусть сами справляются — тебе вовсе незачем о них знать. У меня бы не было такого брюшка и я не сумел бы выбрать время и приехать к тебе, если бы считал, что должен знать обо всем, и обременял бы себя так, как это делаешь ты.

— Но судьи станут принимать дары, — мрачно отвечал Моисей, — и грешники окажутся оправданными. Ибо дары ослепляют зрячих и извращают дела правых.

— Я и сам это знаю, — заметил Иофор. — Знаю очень хорошо. Но приходится кое-чем поступаться, если в целом правосудие отправляется как должно и поддерживаются устав и закон; а что дары в какой-то мере его нарушают и осложняют — не так уж существенно. Вдумайся: дары принимают обыкновенные, заурядные люди, но ведь народ тоже состоит из обыкновенных, заурядных людей и потому питает пристрастие к заурядному, а стало быть, заурядное придется ему, в общем, по сердцу. К тому же, если дело какого-нибудь одного человека извратит принявший дар от грешника судья над десятком, пусть человек этот действует установленным образом и поднимается по ступеням правосудия: пусть призовет судью над полусотней, над сотней, а затем и судью над тысячей, который получает дары чаще и больше всех и потому смотрит на вещи шире и свободней, — у этого судьи он найдет наконец правосудие, если к тому времени ему еще не надоест его искать.

Так говорил Иофор, сопровождая речь свою плавными жестами, которые для всех вокруг делали жизнь проще и легче и ясно свидетельствовали о том, что шурин Моисея — жрец и царь развитого народа пустыни. Мрачно слушал его Моисей и кивал головой. У него была податливая натура одинокого мыслителя, который задумчиво поддакивает житейской мудрости, сознавая ее относительную правоту. Он и в самом деле последовал совету находчивого шурина — это было совершенно необходимо. Он назначил судей, непричастных жречеству, и правосудие заструилось подле большого источника и подле малых; следуя его наставлениям, они разбирали несложные, повседневные дела (например, об осле, упавшем в яму), и только особо важные дела поступали к нему, служителю Бога, а самые важные из них решались священным жребием.

Теперь он больше не был занят сверх меры, и у него освободились руки для дальнейшей работы, каковую он задумал сотворить, трудясь над бесформенным телом народа, и для коей Иошуа, юноша-полководец, добыл ему мастерскую — оазис Кадеш. Несомненно, правосудие было важным примером тайносплетений незримости, но всего лишь одним примером, и надобен был еще огромный, длительный, в гневе и терпении вершимый труд, чтобы из непокорного сброда сотворить народ — и не просто такой, как все другие, которым по сердцу заурядное, но необычный в своей незаурядности и чистоте образ, воздвигнутый для Незримого и ему посвященный.

XV