Законник

— Шалини-колейн, Джиэро…

И мужчина превратился в соляной столб…

…На мой взгляд, женщину, отравившую свою соседку и семерых её детей, надо было четвертовать. Сразу. Или сжечь. Тоже сразу. Однако Королевский суд Свейрена решил иначе. И приговорил её к колесованию. С отсрочкой исполнения приговора на три года.

Логика, которой руководствовались судьи, была проста: по их мнению, ни один вид быстрой смерти не мог быть достаточным наказанием за такое чудовищное преступление. А вот ожидание казни и еженедельные пытки — могли. Поэтому её отправили в Кошмар.

Рябая, плоскогрудая, с широченными бёдрами и чуть кривоватыми ногами, Валия всё равно оставалась женщиной. Что сразу не могло не сказаться на её судьбе.

Месяца два после появления в тюрьме её насиловал только мэтр Джиэро — первый человек в иерархии Кошмара. Потом она последовательно «радовала» его помощников, начальника тюремной стражи, десятников и старших смен. Чтобы в итоге перейти в полное распоряжение рядовых тюремщиков. К этому времени Валия давно перестала думать о будущей казни — её рассудок, не выдержав ежедневного насилия, перестал реагировать на любые раздражители.

К концу второго года заключения желающих возлечь с сумасшедшей стало сравнительно немного — к ней наведывались только тогда, когда в Кошмаре «заканчивались» пленницы. Или те, кто в местной табели о рангах занимал последние места. Поэтому, когда в камеру к этому грязному, полуседому чудовищу, принимающемуся выть от любого прикосновения, снова наведался Гной, по Кошмару поползли шепотки. Обитатели тюрьмы пытались понять, с чего это мэтр Джиэро воспылал страстью к женщине, которую в скором времени ждало последнее путешествие в Навье урочище.[26]А единственный человек, который мог объяснить причину этой страсти, предпочитал молчать. И продолжал корректировать психику Королевского палача…

…Идея использовать Валию в своих целях пришла мне в голову эдак месяца через два после первого появления в Кошмаре. Тогда, когда я чётко поняла, чего именно от меня добивается мэтр Джиэро.

О нет — внешне наши совместные допросы выглядели почти так же, как и в первые дни: правая рука палача притаскивал в пыточную очередного заключённого или заключённую, мэтр предлагал ему (или ей) признаться в преступлении ещё до начала пытки, а потом комната оглашалась дикими криками истязаемых людей.