Законы диалектики. Всеобщая мировая ирония

Итак, этот внешний характер в самой церкви становится злом и испорченностью и развивается как отрицательное начало в ней самой. Формами, в которых обнаруживается эта испорченность, являются ее различные отношения, в которые поэтому вносится этот момент. В набожности вообще содержится суеверие, привязанность к чувственному, к обыденной вещи. Эта привязанность имеет различные формы: рабское подчинение авторитету, потому что дух как находящийся в нем самом вне себя несвободен, удерживается вне себя; нелепейшая и в высшей степени ребяческая вера в чудеса, так как предполагается, что божественное существует в совершенно единичных и конечных формах для совершенно конечных и особенных целей; затем властолюбие, невоздержность, полная испорченность, проявляющаяся в грубости и пошлости, лицемерии, обмане, – все это обнаруживается в ней, потому что чувственный элемент вообще не сдерживается и не формируется в ней рассудком; он стал свободен, причем эта свобода проявляется лишь в грубых, диких формах. С другой стороны, добродетель церкви как относящаяся отрицательно к чувственности лишь абстрактно отрицательна; она не способна быть нравственной в ней, а поэтому выражается лишь в бегстве, в отречении от мира и оказывается в действительности безжизненной.

Эти контрасты в церкви – грубый порок и жадность и готовая на всякие жертвы возвышенность души – еще усиливаются благодаря той энергии, которую человек чувствует в себе, в своей субъективной силе, противопоставляемой внешним предметам, в природе, в которой он сознает себя свободным, и таким образом он приобретает теперь для себя абсолютное право. Церковь, которая должна спасать души от испорченности, обращает это самое спасение во внешнее средство и теперь унижается до того, что осуществляет его внешним образом. Отпущение грехов, высшее удовлетворение, которого ищет душа, чтобы быть уверенной в своем единстве с богом, наиболее глубокое, наиболее внутреннее, предлагается человеку в высшей степени поверхностно и легкомысленно – а именно просто продается за деньги, и в то же время это совершается для внешних целей – для невоздержности. Правда, целью является и построение собора Св. Петра, величественнейшего создания христианского мира в центре престольного города религии. Но подобно тому как величайшее произведение искусства, Афина и ее храм в афинском Акрополе, воздвигается на деньги союзников Афин и лишает Афины их союзников и их могущества, так и построение этого собора Св. Петра и «Страшный суд» Микеланджело в папской капелле становятся Страшным судом над этой величественной постройкой и ее низвержением.

* * *

Старинное и выдержавшее все испытания глубокое чувство немецкого народа должно произвести это низвержение по требованию простого, прямого сердца. В то время как все другие устремляются в Ост-Индию, Америку, чтобы приобретать богатства, сосредоточить в своих руках мирские владения, опоясывающие землю, в которых не должно заходить солнце, простой монах, наоборот, находит это (das Dieses) – то, чего христианство прежде искало в земном, каменном гробе, – в более глубоком гробе абсолютной идеальности всего чувственного и внешнего, в духе, и обнаруживает его в сердце, в том сердце, которое, будучи бесконечно оскорблено тем, что наиболее внешнее предлагается для удовлетворения потребности в наиболее внутреннем, познает извращение абсолютного отношения истины во всех отдельных чертах, преследует и уничтожает его.

Простое учение Лютера заключается в том, что это бесконечная субъективность, т. е. истинная духовность, Христос никоим образом не присутствует и не оказывается действительным как нечто внешнее, но как духовное начало он вообще обретается лишь в примирении с богом, в вере и в приобщении. Эти два слова выражают все. Это не есть ни сознание, относящееся к чувственной вещи как к богу, ни сознание, предметом которого является что-либо такое, что только представляется, но не существует и не имеется в наличии, но сознание, относящееся к чему-то действительному, которое не есть чувственное.

Это устранение внешнего элемента реконструирует все учения и реформирует всякое суеверие, до которого последовательно дошла церковь. Она относится главным образом к учению о делах, потому что дела суть то, что совершается каким-либо образом не в области веры, не в собственном духе, а наружно, по требованию авторитета и т. д. Но вера не есть лишь уверенность в только конечных вещах – уверенность, свойственная лишь конечному субъекту, как, например, вера в то, что такое-то и такое-то лицо существует и сказало то-то и то-то, или что израильтяне прошли по Черному морю, как посуху, что трубные звуки пред стенами Иерихона оказали такое же сильное действие, как наши пушки; потому что если бы обо всем этом ничего не повествовалось, то вследствие этого наше познание о боге не было бы менее полно, – вообще, она не есть вера в отсутствующее, совершившееся и минувшее, но субъективная уверенность в вечном, во в-себе- и для-себя-сущей истине, в истине бога.