Законы Гор

Акал поймала себя на том, что произносит слова погребального ритуала: «Теперь все то, что было прежде одолжено, погашается, а все то, что было прежде получено во владение, возвращается. Теперь все то, что было прежде потеряно, найдено, а все то, что было прежде связано, высвобождается» . Шахез, стоя в молчании, выслушала ритуал до конца.

Затем наступил черед снимать шкуру. Тушу они собирались бросить на съедение трупоедам — это как раз стервятник, кружащий над йамой, привлек сперва внимание Акал; теперь они, оседлав ветер над склоном, кружили уже целой стаей. Снимать шкуру оказалось работенкой нервной и грязной, отвратительно воняющей плотью и кровью. Неопытная и неуклюжая Акал, отделяя шкуру, часто делала гораздо больше движений ножом, чем того требовалось. В наказание самой себе она взялась снести вниз шкуру, скатанную и перевязанную поясами. Она ощущала себя чуть ли не кладбищенским вором, когда несла белую в коричневых пятнах шерсть, оставив тонкое изломанное тело распростертым среди камней в бесстыдстве наготы. Еще не раз перед глазами Акал вставала картина, как Шахез прижимает голову йамы и перерезает ей горло, все одним длинным движением, в котором женщина и животное сливаются воедино.

«Это та нужда, что рождает нужду», — рассуждала Акал, — «подобно тому, как есть вопрос, что порождает вопрос». Шкура воняла навозом и смертью. Ее руки, все в запекшейся крови, заболели от тугого ремня, пока она тащилась за Шахез по каменистой тропинке, ведущей к дому.

— Я иду вниз в деревню, — сообщил Оторра, вставая из-за стола после завтрака.

— А когда ты собираешься перечесать эти четыре тюка? — спросила Шахез.

Не отвечая, Оторра собрал посуду и потащил ее в мойку.

— Будут какие-то поручения? — обратился он сразу ко всем.

— Все, что ли, уже поели? — поинтересовалась Маду и унесла головку сыра в буфетную кладовую.

— Нет смысла тащиться вниз, пока ты не можешь захватить с собой перечесанную шерсть, — сказала Шахез.

Оторра обернулся к ней, выразительно уставился на нее и отчеканил:

— Я перечешу ее, когда захочу, и заберу, когда захочу, и я не подчиняюсь в своей работе чьим-то приказам, можешь ты это понять или нет?

«Уймись, уймись же!» — мысленно кричала Акал, пока Шахез, ошеломленная этим восстанием смиренных, выслушивала Оторру. Но он не унимался, нанизывая обиду за обидой и выставляя встречные иски:

— Ты не можешь отдавать все приказы, мы твое седорету, мы твоя семья, а не кучка сезонных работников, да, это твоя ферма, но и наша тоже, ты заключила с нами брак, ты не можешь сама принимать все решения и ты не можешь продолжать делать тут все на свой манер.

На этих словах Шахез медленно вышла из комнаты.

— Шахез! — крикнула ей вслед Акал громко и властно. Хотя вспышка Оторры выглядела недостойной, она была совершенно оправдана, и его гнев был одновременно реален и опасен. Он ощущал себя мужчиной, которого используют, и ощущал не без оснований. А поскольку он сам позволил себя использовать, сам благословил подобное злоупотребление, то теперь его гнев угрожал вылиться в полную катастрофу. И Шахез от этого никуда не уйти.

Однако она не вернулась. Маду мудро ретировалась. Акал велела Честу выйти проверить корм и питье у вьючных йам.

Трое оставшихся в кухне сидели или стояли молча. Темли смотрела на Оторру. Тот глядел на Акал.

— Ты прав, — сказала ему Акал.

Оторра удовлетворенно хмыкнул. Он был хорош в своем гневе, с пылающим лицом и горящим взглядом.

— Черт, конечно, я прав! Я и так терпел слишком долго. Только потому, что она хозяйка на ферме…

— И управляет ею с четырнадцати лет, — вставила Акал. — Думаешь, она сможет перемениться? Она всегда заправляла здесь. Ей пришлось. Ей не с кем было разделить власть. Каждому надо учиться, как вести себя в браке.

— Это верно. — Оторра снова воспламенился. — А брак это не две пары. Это четыре пары!

Это заставило Акал подскочить на месте. В поисках помощи она инстинктивно обратила свой взгляд на Темли. Та сидела тихая, как обычно, облокотясь локтями на стол, и собирала крошки, выстраивая из них крохотные пирамиды.

— Темли и я, ты с Шахез, Вечерние и Утренние, прекрасно, — сказал Оторра. — А как насчет Темли с Шахез? Что насчет тебя и меня?

Акал растерялась окончательно.

— Я думал… Когда мы разговаривали…

— Я сказал, что не люблю секс с мужчинами, — подхватил Оторра.

Она подняла взгляд и заметила в его глазах блеск. Злобы? Торжества? Иронии?

— Да, ты сказал именно так, — подтвердила Акал после длительной паузы. — И я сказал то же самое.

Снова пауза.

— Это религиозная заповедь, — сказал Оторра.

Внезапно в Акале пробудилась Энно:

— Только не наезжай на меня со своими религиозными заповедями! Я двадцать лет изучала все твои заповеди и где я в конце концов оказалась? Здесь! С вами! Во всем этом дерьме!