Законы границы

Он убрал руку с моего плеча и похлопал меня по щеке, после чего, показав на здание за забором, по другую сторону плохо освещенного двора, добавил: — Ладно, Гафитас, уже чертовски поздно: если я не вернусь прямо сейчас, меня оставят без помилования». Сарко позвонил по внутренней связи, и ему открыли калитку. «Завтра можно было бы отметить это дело в «Ройале», — предложил я. — После того как вернешься с работы. Думаю, если ты позовешь Тере, она тоже захочет присоединиться к нам. Кстати, она теперь безработная». Эта новость, казалось, не произвела на Сарко особого впечатления. «Завтра? — уточнил он, едва повернувшись в мою сторону. — Но ведь завтра нужно будет созывать пресс-конференцию. Ладно, давай я позвоню тебе позднее, и мы все обсудим».

Сарко не позвонил мне, мы ничего не обсудили и не отметили его освобождение. Пресс-конференция, напротив, состоялась. Это произошло через два дня, прямо в тюрьме, и созвал журналистов сам глава пенитенциарного ведомства. Я не присутствовал на мероприятии, поскольку меня не пригласили. Мария и Тере тоже отсутствовали, не было даже и начальника тюрьмы — во всяком случае, так сообщали освещавшие данные событие газеты. Во всех них красовались фото Сарко вместе с главой тюремного ведомства: на снимках оба улыбались и показывали пальцами знак «победа». Везде цитировалось высказывание этого чиновника о том, что освобождение Сарко было «победой Антонио Гамальо, победой нашей пенитенциарной системы и победой демократии». Также приводились слова Сарко, выразившего свою благодарность «всем, кто внес свою лепту в приближение этого момента». Издания также отмечали отсутствие на этом мероприятии Марии, связывая это обстоятельство с ходившими в последнее время слухами об их расставании.

Вскоре фигура Сарко исчезла из СМИ и вновь появилась там лишь через несколько месяцев. Как я и ожидал, на протяжении этого времени мы с ним ни разу не виделись. Однако я не перестал получать о нем известия. От своего бывшего клиента, хозяина фабрики в Видрересе, я узнал, что после своего окончательного выхода на свободу Сарко больше не объявлялся на месте работы. Потом Мария в одном из телевизионных интервью как бы невзначай обронила несколько фраз, подтверждавших, что у них с Сарко произошел разрыв и еще до его помилования они уже не виделись несколько месяцев. Кроме того, в ее словах улавливался намек на то, что их отношения с самого начала были фарсом. Эти заявления спровоцировали бурю сплетен и домыслов, журналисты стали осаждать Марию, пытаясь добиться разъяснений, но она, подогревая интерес, упорно молчала. На эту тему несколько недель судачили в различных телевизионных программах и писали в журналах, и я воспринял ее как последнюю серию «мыльной оперы» с Марией и Сарко в главных ролях.

С Тере у меня все стало развиваться совсем не так, как предсказывал мой неисправимый оптимизм. В первые недели она продолжала звонить мне, и я дожидался момента, чтобы сделать шаг вперед, словно боясь, что если мои действия будут слишком поспешными и я потерплю неудачу, то второго шанса у меня не появится. Однако через полтора месяца Тере перестала звонить мне, и тогда я решился действовать: начал звонить ей сам, предлагая увидеться, сходить куда-нибудь пообедать или поужинать, приглашал к себе домой и пытался убедить, что мы должны попробовать восстановить наши отношения. Я уверял Тере, что готов принять все ее условия, и на сей раз точно не возникнет ни сложностей, ни обязательств, ни требований. Тере отвечала отговорками, хотя и говорила, что понимает меня, когда я жаловался на то, что жду ее много месяцев и уже устал от всего этого. «Поищи себе другой вариант, Гафитас», — советовала она. «Не нужен мне никакой другой вариант! — возражал я ей. — Я знаю, чего хочу. А вот ты, похоже, нет». Наш последний разговор с Тере оказался не бурным, а грустным. Смирившись с реальностью, я не стал больше умолять ее, и мы ни о чем не спорили. Однако чувствуя, что это было наше прощание, спросил Тере о Сарко, чего не делал уже давно. Она ответила, что с Сарко они много времени не виделись и ей известно лишь то, что он живет в Барселоне и работает в авторемонтной мастерской, принадлежавшей его давнему тюремному приятелю. Почему-то мне показалось, что это ложь, произнесенная для того, чтобы отвязаться от меня. Кроме того, я уловил, что Тере намекала, что жизнь Сарко уже меня не касается, поскольку моя работа с ним закончилась. Когда я положил трубку, мне вспомнились слова Сарко, произнесенные им в Ла-Креуэте: «Конец истории, долги заплачены, можешь идти».