Законы исчезновения

— Понимаете, мэм, — продолжал свой рассказ Чудин, — я так прикинул, что, по всему судя, не должны были его родители быть сволочами… Не хочется мне так думать. Так же как и про своих. Просто где-то лихие времена тогда наступили. Сгинули они во время какой-то заварушки скорее всего. А Шега остался у кого-то на руках обузой. Как его на Шараду занесло — бог весть. Должно быть, попал мальчишка к кому-то, кто в те края переселялся. И этот кто-то, чтобы уж совсем на произвол судьбы ребенка не бросать, отдал его в Новый Приют. Это такое заведение поблизости от Транзитной фактории. Уже не сама Фактория, но еще и не Анклавы.

Гость повертел в воздухе рукой, пытаясь придать ясность своим словам.

— Он, вообще-то, только с той поры себя и помнит. А что до того было — все клочьями, все в тумане… Что раньше в каком-то большом доме жил, что по лесу гулял с добрым дядей каким-то. Потом — что везли его куда-то, что прятали в темных подвалах. Еще помнит, как на корабле летел. Но на каком и откуда — не помнит совершенно. Помнит только, что чужие люди им занимались, а он их все про маму спрашивал — когда она вернется? А они ему не отвечали. И что за добрый дядя его по лесу водил, и что за люди его прятали — не осталось в памяти. Он себя только в Новом Приюте сознавать начал. И то — есть провалы в памяти его о том месте…

Николай нахмурился, собираясь с мыслями.

— Вы, должно быть, не в курсе тамошних дел, мэм… Скажу только, что за этим Новым Приютом в Транзитной среди народа сведущего худая слава тянется. Вот и Шега странное о нем вспоминает… То есть если со стороны посмотреть, так все, как говорится, путем там было. И учили малышню приютскую счету-грамоте, и к чистоте-порядку приучали. И к тому, чтобы вообще по уму жить. И содержали их хоть, как говорится, по-спартански, но не совсем уж и в черном теле. Только…

Тут Чудин задумчиво поцокал языком.

— Только во всем том какое-то двойное донышко имелось. Ну вот, к примеру, рассказывал малец такие вещи. Учились они там в группах — человек по двенадцать-пятнадцать, по возрасту подобранных, по способностям. Но были у них и такие уроки, на которые их разводили человека по три. А иногда один на один с учителем занимались. Если, конечно, то учителя были — те странные люди, что работали с ними. Они, кстати, и учителями не назывались. А Наставниками…

Николай поморщился, словно на язык ему попалось что-то кислое. И продолжил.

— В общем, так и не смог Шега мне толком объяснить, чему его на этих странных занятиях обучали. Помнил только, что много было тестов разных. И еще — что гипноз на нем испытывали. Или что-то очень похожее на гипноз… И есть у меня подозрение, что не только гипноз и психотехники разные там на детишках отрабатывали. Потому что, когда рассказывал мне Шега про то, какие сны да видения к нему приходили после тех занятий, так мне очень даже хорошо припомнились те штуки, что ребята, которые галлюциногенами баловались, рассказывали… Помнил он еще, что возили его и еще нескольких пареньков постарше в странные места какие-то. Но тут тоже все путается. Не всегда Шега знал, что из ему запомнившегося действительно с ним было, а что — сны, да гипноз, да галлюцинации одни… Но одного из Наставников этих он запомнил так, что, думаю, вовек не забудет. Он, собственно, так только его и называл — Наставник. Ничего другого про него не говорил — стар тот или молод, светел или черен, зол или милостив. Одно только повторял: «Все обо мне он знал. Даже то, чего сам про себя не знаю…» Вот такой вот страшный тип в душу ему запал, мэм. Он у Шеги и обнаружил Дар — живой отмычкой служить.

Николай потер лоб и снова поморщился, словно глотая горькое лекарство.

— А особо ему какое-то место запомнилось… Такое, о котором он долго рассказывать не хотел. Но и в себе эту память носить боялся. Такое с людьми бывает: случится с тобой что-то такое, о чем никому рассказывать не стоит, ты и молчишь. Только память тебя гложет и гложет. До тех пор, пока не выложишь всю эту историю первому встречному. Ну, или не совсем первому, а во г. как у нас с Шегой получилось — тому, кто первый к тебе отнесется по-человечески. Я, мэм, доброго дядюшку из себя не корчил и розовых, извините, соплей не распускал. Просто не упускал случая объяснить мальцу, что к чему на этом свете. Ну и, конечно, планами своими поделился немного погодя. Вот тогда он и стал мне всякое такое… сокровенное о себе рассказывать. Тоже делиться стал — тем, что него на душе. И про это свое воспоминание… Или про сон — тоже… Это когда мы с ним как-то раз на природу, к реке выбрались да ближе к ночи костерок развели — он про это и заговорил.

Николай решительно отставил в сторону опустевшую чашку и жестом показал хозяйке, что больше наливать не надо.