Законы отцов наших

Они никогда не понимали, такие люди, как Хардкор, как Хьюи, что Эдгар бескорыстен в своем страстном желании видеть их — черных — сильными и несгибаемыми. Он смотрел на них и с трепетом в душе думал, что эти люди были наследниками, преемниками тех забитых, донельзя униженных батраков, которые на его глазах резали табак; мигрантов, которые непрестанно кочевали с места на место, уныло плетясь по пыльным дорогам. Эдгар любил этих людей, которых так жестоко угнетали его отец и ему подобные. Он восхищался ими. Его любовь к ним была могуча и беспредельна.

Он не любил Хардкора или Хьюи. Они не нуждались в его любви и по этой причине вызывали у Эдгара страх, такой же, как и у всех прочих. И все равно он был воодушевлен, потому что их сила, их гнев давали им энергию для движения вперед в этом мире. И об этом он тоже скажет сегодня вечером. «Мы должны продвигаться по пути к ответственности, благодарности и творению добра как призвания души». Ночь уже близилась к концу, а Эдгар по-прежнему бодрствовал, уставившись на светильник с рифленым стеклом, рассеивавшим яркий свет двух мощных ламп. В этой яркости он видел осязаемый признак своих собственных обязательств.

Снизу послышались шаги, стук дверей, шум воды. Несмотря на раннее время — часы совсем недавно пробили пять, — Нил уже встал и теперь собирался на работу. В последнее время он старался пораньше выйти из дому, чтобы избежать пробок, неизбежно возникавших позднее. Иногда на дорогу от Гринвуда до работы уходило целых полтора часа. Нил сделался лучше, подумал Эдгар, зная, что говорит себе это чуть ли не с рождения сына. Однако сейчас это было похоже на правду. Нил стал более коммуникабельным, не таким угрюмым и колючим. Очевидно, положительное, дисциплинирующее влияние на него оказала работа, настоящая работа, к которой он вроде бы почувствовал вкус. Хотя, разумеется, он все еще нуждается в отеческих наставлениях. Иной раз Нилом овладевали апатия и нерешительность, и тогда нужно было тормошить его. Однако он работал там, где предоставлялась возможность приносить людям много пользы и добра. Спустившись вниз, Эдгар увидел, как его сын, одетый в джинсовую рубашку с кожаным галстуком, ест овсянку и смотрит телевизор.

— Привет, — произнес Нил.

Сын по-прежнему ночевал здесь два-три раза в неделю, если Эдгар не уезжал по своим делам в какой-нибудь глухой угол штата. Квартира Нила в городе была пропитана духом холостяцкой неприкаянности, и он чувствовал себя там еще более неуютно, чем здесь. Уик-энды он также проводил здесь. Мальчик превратился в рослого мужчину, шесть футов и один дюйм, обросшего жирком, который по выходным валялся небритый и немытый на кушетке в гостиной внизу, пил дорогое пиво и смотрел телевизор. Они почти не разговаривали. Эдгар не знал, что нужно Нилу. Бесплатное питание? Крыша над головой и уверенность, что о тебе позаботятся? Можно было дать сотню саркастических ответов. Однако Эдгар радовался тому, что сын часто бывал здесь. Ему хотелось, чтобы Нил был постоянно у него на виду. Им обоим от этого лучше.

Эдгар надел вчерашнюю рубашку, в кармане которой обнаружил свои записки.

— А-а, чтоб мне лопнуть! — проговорил он и потрогал свой лоб. — Я все время забываю. Деньги. Обязательно передай Орделлу, что я их раздобуду. Просто еще не знаю, где их взять.

— Ну, он пока особенно не возникает, — отозвался Нил, не сводя глаз с экрана телевизора.

Эдгар почувствовал тревогу, пока еще слабую и неосознанную. Жизненный опыт подсказывал ему: здесь что-то не так. Он принялся теребить Нила, пока тот не сказал, что оказал Хардкору какую-то помощь.

— Подожди, подожди, Нил. Не уходи от ответа. Посмотри на меня. — Эдгар присел к кухонному столу. — Что происходит?

Как он узнал? У Нила на лице было особое выражение: хитрый, пристыженный взгляд гончего пса, осознающего, что внутренний мир, в котором он пребывает, никак не согласуется с тем, который существует помимо его воли в объективной действительности. Это всегда настораживало Эдгара. Не стал исключением и этот случай.

— Я помогаю ему.

— В чем ты ему помогаешь? Составляешь благоприятные рапорты? Или выбрасываешь его файлы?

— Ничего подобного. Я делаю свою работу.

— Где? Что ты делаешь?

— В тюрьме, — ответил нехотя Нил.

Постепенно Эдгару удалось выудить из него основные подробности. Эдгар всегда считал себя сильным и стойким и гордился этим, однако к концу разговора он все же не выдержал и опустил голову на стол, обхватив ее руками. Снова и снова он просил Нила сказать, что это шутка. Подростком Эдгар каждый день думал об Иисусе, распинаемом на кресте. Как гвозди сначала вонзаются в его руки, а затем в ноги. Как дробятся кости и пронзаются нервы. Он, должно быть, радовался этой боли, зная, что в скором будущем принесет миру спасение. Всю свою жизнь Эдгар пытался радоваться боли, но эту он не мог принять.

— Ловко придумано, — сказал Нил, стараясь утешить его.

— Нет, вовсе не ловко. Это самый глупый, самый отвратительный, самый опасный поступок, который ты когда-либо совершал. Это безумие.