Законы отцов наших

Люди моего возраста застряли в шестидесятых. Все это знают и рассматривают как своего рода проблему для нас: поколение, которое никак не расстанется с расклешенными джинсами. Как только в динамике автомобильного приемника звучит какая-нибудь битловская мелодия, мой сын начинает стонать из страха, что я буду подпевать. Послушайте, хочется иногда мне напомнить, мы обещали изменить порядок вещей, и порядок вещей изменился. Прибавилось свободы — и у женщин, и у меньшинств. Люди уже не ведут себя так, словно все они вышли из-под одного и того же штамповочного пресса. А теперь я говорю, что вот перестану оставлять свое нижнее белье на полу в ванной — и все равно никак не отвыкну. Поэтому я думаю, что в шестидесятых произошло нечто особенное. Или просто я был в том возрасте, когда все еще возможно, в том времени, которое в ретроспективе кажется пролетевшим так быстро?

Майкл Фрейн

«Путеводитель уцелевшего»

4 сентября 1992 г.

Много лет назад я жил с одной девушкой, которая ушла с последнего курса философского факультета сразу же после того, как прочитала высказывание Ницше: «Каждая великая философия — это личная исповедь ее основателя, своего рода невольные и бессознательные мемуары». В свете этого замечания, как мне думается, моя подружка решила, что она в буквальном смысле ошиблась местом.

Ницше и эта девушка вспомнились мне совсем недавно, когда я присутствовал на неком сборище в Вашингтоне, где столичные остряки-самоучки, ученые мужи и политики анализировали итоги первичных выборов и повторяли, как «Отче наш», изречение, которое любил приводить Тип О'Нил: «Вся политика делается на местах». Однако мне это изречение всегда казалось блеклым. Именно Ницше нажал на кнопку. Я думаю, что он сказал бы: «Вся политика делается личностями».

Майкл Фрейм

«Путеводитель уцелевшего»

20 марта 1992 г.

4 декабря 1995 г. Сонни

Моя мать была революционеркой. По крайней мере она так себя именовала, хотя слово «фантазерка», пожалуй, характеризует ее точнее. Пистолеты и бомбы, политическое маневрирование и жестокий механизм войны за власть почти не имели влияния на ее воображение. Ее вдохновляла утопия, стоявшая за всем этим, земля обетованная, где человечество освободится от уродующей его тяжелой необходимости бороться за материальное существование. Кипучая энергия матери просто завораживала меня, и, проникаясь ее верой, я всегда сердцем воспринимала ее высокие надежды. Однако мы с ней никогда не могли прийти к полному согласию. У матери был импульсивный и даже немного эксцентричный характер во всех смыслах, и я не могла в этом с ней сравниться.

С мыслями о Зоре и о наших спорах и расхождениях я так и приехала на работу в суд. Я опоздала. Такое уж выдалось утро. Никки никак не хотела одеваться. Она ложилась, когда я говорила, что нужно вставать, снимала кофточку сразу же после того, как я ее застегивала, требовала одеть ее во все голубое, хотя это требование не поддавалось никакому мало-мальски разумному объяснению. А когда я в конце концов не выдержала и накричала на нее, Никки, естественно, расплакалась и принялась за старое. Знакомые уговоры и слезные просьбы: она не хочет идти в школу. Не сегодня. Она хочет остаться дома. Со мной.