Закрой дверь за совой

А ведь еще есть сын. В котором глубокая почтительность сочетается с полным пренебрежением ее желаниями. Борис Курчатов уважал свою мать как абстракцию, как идею, как легендарную фигуру, воспеваемую в романсах и превозносимую в блатном фольклоре. Саму же Альфию Ренатовну с ее неприятным характером и обременительными привычками он недолюбливал. Мать была старая, капризная, постоянно требовала денег, которые тратила на самое смехотворное, что только можно было представить в ее положении: украшала свое тело.

Очередной их разговор о диадеме завершился скандалом.

– Зачем тебе все это? – холодно спросил Борис. – Зачем парикмахер, зачем эти шелковые рубашки, брюки, туфли? Ты же тратишь немыслимые деньги! Динарка столько не транжирит!

– Я женщина! – осадила его Альфия. – И должна выглядеть, как подобает!

Борис расхохотался.

– Какая ты женщина, мама? Ты старуха! Развалина! У тебя два направления мыслей должно быть – о памперсах и о душе! От тебя же, извини, мочой пахнет!

Альфия оскорбленно вскинула голову.

– А ты все помады часами выбираешь в магазинах, – закончил Борис. – Вот не дам тебе денег в следующий раз…

– Уеду к Дамиру! – прошипела старуха.

Дамир был ее двоюродным братом, жившим в Казани, главой большого клана, искренне привечавшем родню. Уклад у них был глубоко патриархальный, и Альфия царивших там порядков не признавала. Но на Бориса угроза подействовала. Мнение семьи много значило для него. Если родная мать сбегает от сына к родственнику, значит, он дурной сын, никуда не годный.

Борис Курчатов боялся этого и не хотел. А потому вынужден был терпеть капризы матери.

Видит бог, подумала Альфия, только женщины стоят того, чтобы их ненавидеть. Мужчины годятся лишь для презрения.

Она хранила бы диадему дома, но Борис запретил, стращая, что непременно ограбят. Что ж, она послушалась. Но каждый месяц, а иногда и чаще, приезжала в банк, спускалась в хранилище и убеждалась, что счастье обладания по-прежнему ощущается так же остро, как и во времена ее молодости. Альфия все ждала, когда оно начнет притупляться.

Но годы шли, а ничего не менялось. Она дотрагивалась до своей диадемы, и улыбка озаряла ее лицо. В этот миг старуха молодела на двадцать лет, но рядом не было никого, кто мог бы сказать ей об этом.

– Антуан Турне был ювелир, – сказал Дворкин.

– Для начала, Антуан Турне был Антоша Рубинчик, – раздраженно вскинулся Верман. – Прекрасная фамилия! Дивно сочеталась с его профессией, как у кулинара Похлебкина или аквариумиста Карася. Но Антоша решил, что фамилия Рубинчик вызывает смех, а не желание купить пару-тройку бриллиантов, и стал Антуаном Турне. Теперь над ним смеялись свои, зато покупательницы были в восторге. Иметь колье от Турне – это звучит!

Дворкин, не глядя, протянул руку, и Динара молча вложила в нее тонкую дамскую сигарету. Верман вздернул бровь, но вместо того, чтобы закурить, Сема принялся мять и крутить сигарету в пальцах.

– Турне работал в восьмидесятых, к сожалению, очень недолго. Несчастный случай – полез в горы и там ему на голову во время небольшого схода лавины свалился камень. Какая горькая ирония!

– Ирония начинается тогда, когда потомственный еврей-ювелир лезет на Верховинский Вододельный хребет, – буркнул Верман. – Как будто мало вокруг других возвышенностей! Пятый этаж собственного дома, например. Поднимайся на лифте и не гневи судьбу.

– За десять лет он успел сделать много работ, но известны стали восемь. Когда я говорю «известны», – поправился Дворкин, – я не имею в виду, что о них знали жук и жаба. Надо понимать, что Антуан Турне – вовсе не Карл Фаберже. Но он использовал хорошие камни, он имел вкус, и его украшения входили во многие зарубежные каталоги советских драгоценностей. Ах, какую он сделал диадему с синими сапфирами для Инги Манцевич – была в свое время такая польская актриса, изумительной красоты. Потребовала от очередного поклонника поразить ее, и тот заказал у Турне диадему. И совершенно потрясающе, что это было первое украшение с черными бриллиантами.

– Черных бриллиантов не существует, – сказал Макар.

Дворкин одобрительно кивнул.

– Вы молодец. Но это не совсем так. Есть карбонадо – спайка мельчайших алмазов с примесью соединений железа и графита, придающих ему черный цвет. Он исключительно твердый, но совершенно непрозрачный. Как можно назвать камень алмазом, если у него отсутствует чистота? Однако бывают и настоящие алмазы черного цвета. В них тоже высокое содержание графита, однако это настоящий монокристалл. Встречаются они редко, стоят дорого, и между нами говоря, камень это бессмысленный и некрасивый.

– Неужели Турне использовал настоящий?

Все посмотрели на Динару, словно она знала ответ.

– Ни в коем случае, – сказал вместо нее Дворкин. – Откуда у заказчика такие средства? Поймите, стоимость диадемы не слишком высока. Она ценится в первую очередь из-за мастерства исполнителя и оригинального решения: заставить синий топаз играть еще ярче на контрасте с черным бриллиантом.

– Рубинчик был умный человек, – вздохнул Верман.