Закрученный

Он оборвал себя на слове «нормальной». Но суть в том, что она снова станет опустошительницей, если он нарушит этот символ. С одной стороны, она поняла, что ему все еще важно, выживет она или нет. С другой — он поставил крест на их отношениях, ведь так?

— В любом случае, я хочу, чтобы он оставался, — ответила она. — И действовал.

— Мэри Энн…

— Нет. Поэтому мне нужно, чтобы ты нанес еще один символ.

Его глаза сузились, но он не стал возражать. Однако она его хорошо знала и догадывалась, что Райли думает о том, что он поступит, черт побери, как сочтет нужным.

— Какой?

— Ты знаешь какой. Я хочу такой, как у Эйдена. Тот, что не позволит никому нарушить символы, никогда больше.

Он замотал головой, еще пока она говорила.

— Признай это. Если бы у меня был этот символ, то ведьмы не попытались бы проделать дыру в том символе, который не позволял мне умереть от физических ран, — ведьмы могли чувствовать защитные символы и понимали, от чего именно те защищают.

— Да, но что если тебя захватят в плен? Что ты будешь делать, если тебе нанесут опасный символ?

— Тогда мне нужен тот, что не позволит нанести новые.

— Никто в здравом уме не согласится на такой символ. Ты останешься беззащитной перед массой других заклинаний.

— Райли.

— Мэри Энн.

— Я хочу этот символ, Райли. Первый, о котором я говорила.

— Риск слишком велик.

— У Эйдена же есть.

— Потому что в его случае риск оправдан. Слишком многие тянутся к нему, хотят его использовать, захватить контроль над ним, навредить ему.

— У меня для тебя новость: мне тоже пытаются навредить.

Вообще-то все, кого Райли знал, хотели убить ее. Даже его братья. Или только она помнит, как они смотрели на нее той ночью, когда она убила тех ведьм и фейри? С ужасом, отвращением и злостью. Единственной причиной, по которой они согласились влезть во все эти неприятности, чтобы спасти ее сегодня, было то, что Райли любит ее. Или любил раньше.

— С несокрушимым символом, который не дает тебе умереть от ран, как по-твоему ведьмы решат убить тебя в следующий раз? — зарычал он. — А они попытаются убить тебя снова. Тебя винят в «алой резне».

— Но я…

Он оборвал ее на полуслове.

— Если ты сама не понимаешь, то давай я объясню. Они запрут тебя, заморят голодом и будут пытать, не убивая, день за днем, пока ты просто не умрешь от старости.

Невозможно.

— Это займет десятилетия.

— Именно.

Она внезапно поняла, что позволяет ему запугать себя.

— Нанеси мне символ.

Она уже решила: она скорее умрет сама, болезненно, мучительно, чем станет причиной чьей-либо смерти из-за того, что проголодается. Он не сможет заставить ее передумать.

— Я уже убрал оборудование.

— Да, это ведь так сложно снова его достать.

— Нет.

— Я не хочу больше быть угрозой для тебя.

У него заиграли желваки.

— Ты не угроза для меня.

— О, и что же изменилось? — она старалась сказать это так буднично, как могла. Наконец-то, она узнает, почему он так себя ведет.

Он пробежался языком по зубам, глаза засверкали знакомым зеленым пламенем. Но не желания, а ярости. То, что никогда прежде не было направлено на нее.

— Я больше не могу менять обличье.

Он не мог… стоп, стоп, стоп.

— Что?!

— Я не могу превратиться в волка. Я пытался. Тысячу раз, с тех пор как мы покинули больницу. Я просто… не могу.

— Потому что я… потому что я покормилась от тебя?

— Ты не хотела этого, даже сопротивлялась, но я заставил тебя, вынудил покормиться, — ярость рассеялась, уступая безнадежности. — Впрочем, неважно. Это ничего не изменило.

Неважно? Да не было ничего важнее! Он, может, и давил на нее, но она приняла. Она забрала его волка. Его истинную сущность. Настоящий он потерян. Навсегда. Из-за нее. Неудивительно, что он вел себя так, будто ненавидел ее. Он, правда, ненавидит ее.

— Райли, прости меня. Мне так, так сильно жаль. Я не хотела… Я бы никогда…

Нет таких слов, которые могли бы выразить всю глубину ее сожаления. Нет ничего, что могло бы утешить его.

Из всего, что она натворила, это было наихудшим. И эти иссохшие слезные железы? Они внезапно вспомнили, как работать. Ее глаза защипало от слез, по щекам потекли тонкие струйки.

— Мы знали, что это возможно, — сказал он.

— Ты теперь… человек?

Горький смешок.

— Вполне себе.

Все хуже и хуже. Это, наверняка, настоящая пытка для него. Он был перевертышем всю свою жизнь.

Его очень долгую жизнь. Которая сейчас может оказаться очень короткой. Все. Из-за. Нее. Его друзья были перевертышами. Его семья. А теперь он стал таким, каким он ненавидел быть: уязвимым.

Райли поднялся на ноги и отвернулся от нее.

— Я собираюсь в душ. Постарайся немного отдохнуть.

Он не стал дожидаться ее ответа и ушел в ванную, закрыв за собой дверь.

Закрывшись от нее.

Раз и навсегда, подозревала она.

Мэри Энн свернулась клубочком и разрыдалась.

* * *

Эйден выругался сквозь зубы.

— Ты это слышала?

— То, что только что вырвалось из твоего рта? — спросила Виктория. — Да. Ты буквально крикнул матом прямо мне в ухо.

— Не это. То, что Райли сказал Мэри Энн.

— Оу. Нет. А ты?