Закрытие темы

Сом – это рыба. Сом – такая рыба, которая, как маленький китёнок, и скользкая, и с длинными усами.

Когда ему, сому, вспороли брюхо, он ожил вдруг, проснулся, встрепенулся, забил хвостом, своими плавниками зашевелил и так заулыбался, что стало страшно. Сом – такая рыба.

Усы сома пытались расползтись, пытались улизнуть куда-нибудь, но тщетно. Ведь позади огромная улыбка, как будто говорила: «Не уйдёте…»

А в стороне лежало на фанерке изъятое из тела сердце и вздрагивало, словно лягушонок, полуживой и красный.

Сом – это рыба.

Я щель в шкафу замазал пластилином.

Когда-нибудь я стану инженером и сконструирую искусственные пальцы. И назову искусственные пальцы не как-нибудь «искусственные пальцы», а просто «пальцы» – вот как назову.

Когда-нибудь я стану инженером и изучу научную проблему, и электрификацией шкафов займусь практически. Наступит долгий день – длиннее, чем два дня на Севере, наступит. А ночь уйдёт куда-нибудь в леса дремучие, в берлоги, где медведи, которым абсолютно всё равно: они себя всецело посвятили высасыванью из мохнатых лап микробов.

А в воскресенье к нам приедет мама и привезёт из города арбуз. Я побегу бегом, а дед поедет навстречу маме на велосипеде.

Я хочу сказать что мы ещё молоды… ведь мы ещё молоды молоды молоды… ещё ведь молоды мы…

… – 1984

Часть вторая

Икра морских ежей

Недавняя история

Ну да ладно ещё среду с четвергом, но вторник с пятницей… А когда ещё он и число позабыл, какое сегодня, и месяц, какой по счёту, и даже год, и дрогнула рука, и отворотил взгляд от бумаги, и посмотрел на Вику. Вика тогда ему так сказала:

– Двенадцатое ноль седьмого восемьдесят восьмого. Олег Юрьевич.

Он дату поставил.

В сию же минуту позабыл Олег Юрьевич, подписал что, – а то было ходатайство. Ходатайство кол-ва экспериментального УПО-2 (филиал) перед профкомом Ленпромбумсбыта о переводе зем. уч. садовод. товарищества «Восход» под номером 323, принадлежащего ст. экспедитору и так далее, на имя его дочери и так далее, сотрудницы экспериментального и так далее, словом, то, что забыть немедленно следует, пока голова не треснула, и мы вслед за Олегом Юрьевичем это тоже забудем и больше вспоминать никогда не будем, – нам-то тем более это не надо… А до того, – такая уж у него общественная работа, месяц как профорг[28], – подписал Олег Юрьевич, если вспомнить, однако, открытое письмо коллективное в их газету отраслевую их столовой директору – плохо кормят народ. И тоже забыл. А ещё раньше – и тоже забыл – поздравительный адрес в честь юбилея Черносвитова. И ещё что-то. И то забыл. Вон, вон из памяти! И только то, что день какой был в тот день, позабыл, – вот это Олег Юрьевич хорошо запомнил.

– Нет, Жень, представь, – сокрушался он вечером, – я думал, пятница, а ещё вторник!..

День в тот день был вторник ещё.

Вечер.

Она же ему рубашку гладила.

Вторник был. Вечер был, Олег Юрьевич у плиты стоял и варил пельмени. О работе больше не думал. Хорошая женщина Жень, насмешница только.

– А? Ты что-то сказала?

– Да я так. Ничего.

– Нет, ты что-то сказала.

– Я сказала, ты скоро имя своё позабудешь.

– Своё?

– Своё, своё. Моё ты и так путаешь.

– Я думал, ты что-то сказала.

Сел на стул, ноги вытянул вперёд. Вице-президент Буш выразил удовлетворение… Он сказал, что гласность и демократизация… Она ж к нему, как будто с дежурства когда, – по вторникам, – по вторникам, значит.

… в Советском Союзе…

… открывают возможность…

– Выключи ты это Би-би-си ненормальное, сколько можно.

– Это не Би-би-си. Это «Маяк».

О забывчивости. – Имя Олег Юрьевич, нет, своё – хорошо, а вот возраст… с возрастом часто… Не желает мириться отчего-то сознание с тем, что зубы неспроста теряются и печень прихватывает, а кто скажи: время дальше не так пойдёт, куда ж дальше? – ведь, смех смехом, правда, поверит. Такой человек Олег Юрьевич. После сорока лет у него будто обратный счёт годам открылся (потому, наверное, что новый десяток разменял в год общественного подъёма), – исполнилось сорок один, а самому кажется, что тридцать девять; сорок два исполнилось, а кажется, будто тридцать восемь; скоро сорок три, а ждёшь, как тридцать семь – пушкинское, роковое. Черта!.. Ну почему черта обязательно? Чему черта? Ничему не черта. Никому ни черта он не должен. Работать, работать надо. Время такое.

Молод князь – молода и дума. А годы, они всё-таки годы… Как жить дальше-то будем? Опять же, о времени:

– … – вздох.

Вот правда об Олеге Юрьевиче: он был художником.

Самым настоящим – с кисточкой и палитрой.

Это на службе он служащим был (хоть и работал у них всего три месяца, а уже – чем не карьера? – профорг), но дома и в душе – был он художником. Да, был художником. Именно так. Пусть не кончал академий, но был художником (… или училищ…) – писал. И не Малевича он почитал, а Шишкина (тайно) и (тайно!) Саврасова, чем бы мог общественный вкус эпатировать зло, кабы не природная скромность… Трудно быть реалистом. Сегодня. Колонковая сегодня кисточка денег стоит. А ты сам по себе. Без диплома, без связей. Не член. Труд и способности.

– Ну-ну.

Камамбер.