Закрытие темы

Ты им про Сонечку Мармеладову, про светлый образ, а они, прохвосты, такие фильмы смотрят, вот к чему тянутся, что доступно им – вот. «Ты ж, Сучков, не читал, сознайся, роман». – «Читал, читал». – «Расскажи тогда, что знаешь про Свидригайлова». – «Он в Америку уехать хотел». Смех в классе. «Нет, он сам так сказал, что в Америку». – «Ну и как же, уехал?» – «Он имел в виду, что застрелится».

Свидригайлов к чему. Банька, в ней пауки. Это ж смерть ему так представлялась, вечность. Вот к чему Свидригайлов. Закопчённая банька с пауками, видеосалон, вагон-видео, бесконечный ряд одних и тех же движений.

И не рай. И не ад. И не пустота. И никогда не кончится.

Смерть. Смерть. Её образ.

Игнатенко торт уронил.

До того был тост Игнатенко.

Он сказал:

– Я желаю вам жить долго-долго и умереть в один день.

Гости закричали «горько».

Елена Глебовна виски тёрла. Ей сделалось не по себе. «Умереть в один день». Жутко стало – оттого, что не там она то ощутила, а здесь, не на кладбище.

То, что там, возле ямы и возле гроба, ей казалось до странности неотчётливым, посторонним, безличным, безóбразным, близость там, у гроба, чего не дано ей было почувствовать, здесь представилось вдруг по-свидригайловски зримо и просто. Та же «банька», только вагон, душный, тёмный, на экране фантомы, шевеление плоти бесплотной, пятна тел. Встань – уйди. Невозможность уйти. Не уйти. Это место её. Смерти, вечности образ.

– Умереть в один день.

Опять на лица смотрела, тех, кто ехали с нею, – а видела маски. Неживые. Всё неживое. Царство мёртвых.

Она.

Лишь сейчас поняла, что случилось, ощутила весь ужас того. Встать хотела, но ватные ноги…

Вот и всё. Вот и всё.

Пассажиры щурились на свету.

Они оживали потихонечку. Оказалось, поезд никуда не шёл. Он уже давно стоял, но в темноте никто не думал об этом. Елена Глебовна с трудом воспринимала, что вокруг неё происходит. Какое-то копошение, туда-сюда шатание, спотыкания о корзины и сумки в проходе, кашель, лиловое одеяло-занавес нижним краем забросили на перекладину, сидел, было видно, проводник, хозяин салона, на краю своей трёхместной постели и, поглаживая колени, объяснял отсюда невидимому кому-то, что случилось. А что-то случилось.

– Пока кран, пока что… связь опять же…

По-видимому, с полотном что-то.

– Так мы это долго будем? – услышала Елена Глебовна дребезжащий голос из-за спины. – Ещё мы в Латвии всё или нет? Это что, Резекне?

– Куда Резекне! Остров был.

Заспорили. Одни говорили, Остров, другие – Псков.

– Успокойтесь, – отозвался проводник. – До Пыталова не доехали.

– Во, застряли.

– Пыталово ещё.

– Маткин берег.

Елене Глебовне блаженный вспомнился – как он в Остров рвался, вот, если не спит, кто расстроился – мамка в Острове ждёт.

Появился другой проводник, он прошёл по всему составу, узнал что-то, теперь весело сообщал своему товарищу. Елена Глебовна прислушалась. Проводник околесицу нёс. Упал будто бы «Салют» на железнодорожное полотно.

– Какой «Салют»? – спросила непонятно кого.

Голос из-за спины пояснил:

– Станция космическая. Врут, врут, быть не может.

Пассажиров уже понесло.

– Слышь, «Салют» упал, говорят.

– А в газетах писали, он вчера упадёт.

– Говорят, что сегодня.

– Не «Салют», а «Союз».

– То корабль – «Союз», а «Салют» – станция.

– «Прогресс» – корабль.

– А «Салют» – станция.

– У нас што хош упадёт.

– Запускают…

Старичок, отоспавшийся во время сеанса, теперь, пробудясь, вполне здраво втолковывал:

– Дурни, дурни, что мелете. Потому что вы за событиями не следите. Ещё днём передали, я слышал, по радио, всё упало уже. Ещё утром. В Южной Америке. Не у нас. И весь мир знает.

И «Прогресс», и «Салют». Всё упало. Не мелите, не надо.

– Ошибаешься, дед, – подначивали старика. – У них в Южной Америке только «Прогресс» упал…

– А «Салют», он у нас…

– В Северной.

Елена Глебовна обернулась посмотреть, кто сказал «в Северной». Она понять не могла ничего. О чём говорили. Понимала, что дурни. Действительно, дурни. Дурни смеются.

Остальные – не дурни – все были угрюмы.

Знатоки порнографии, как и прежде, вели в том же духе со знанием дела беседу.

– Скажем, взять некрофилов.

– Извините, это только мужчины. Женщин нет.

– То есть как, женщин нет?

– Как? Никак. Им никак невозможно. Им, поверьте мне, ну никак невозможно.

В тамбур дверь открывалась и закрывалась – возня: проводник не пускал подвыпивших новеньких, пока не отряхнутся от снега. Мужички порезвились: поиграли в снежки, поспихнувши на насыпь друг дружку, теперь пришли посмотреть на шведок в Нью-Йорке.

Первый же с мороза пришедший, румяный, разгорячённый, объявил публике:

– «Союз» упал.

– Алёшка, – обозналась Елена Глебовна.

– Ничего. Скоро тронемся. Сказали, чинить кончают.

Устраивались.

Проводник одеяло опустил.

– Ну что сидим? Поехали!