Закрыв глаза

Александра любила кладбище, здесь в детстве она часто играла. Во время каникул, по воскресеньям, после школы, когда Том и Рес куда-нибудь отправлялись вдвоем, а мама ложилась на часок вздремнуть, она тайком срезала в саду цветок, перелезала через кладбищенскую стену, покрытую мхами всевозможных видов, и, укрывшись за изгородью из туи, надевала на голову, вне зависимости от погоды и времени года, черную меховую шапку матери. Считая, что теперь она очень похожа на скорбящего ребенка, она вдобавок еще и на лице изображала глубокий траур – чтобы усыпить бдительность ангелов-хранителей, которые то и дело сновали туда-сюда по кладбищу с пустыми или наполненными землей тачками. Переодетые кладбищенскими садовниками и угрюмыми детоненавистниками, они отрабатывали здесь свое заслуженное наказание за то, что когда-то не удосужились оказать кому-то помощь. Александра скорбела о своем любимом маленьком братике, о бабушке, о бедной тетке и так переходила от могилы к могиле, чтобы, увидев очередное совершенно неизвестное имя и даты жизни, придумать к ним биографию, как можно более невероятную. В ту субботу, в середине лета, после обеда, здесь между двумя могилами лежала черная буква «Ц», видимо выпавшая из надписи на какой-то надгробной плите. Уже много недель подряд Александра снимала со старых надгробий расшатавшиеся буквы и цифры, пытаясь составить из них свое имя, вот так она и превратилась в Алекс Мартин Шварц. Она выдумывала себе разные даты рождения и смерти, – сложить можно было любые; складывала и разные сочетания слов: СЛЕВА, СМЕРТЬ, КВАРЦ, ЛАСКА, ВИНА; по вечерам, сидя у себя, в своей тесной комнатке в перестроенной мансарде, через открытое окно, с неба, по которому на облаках плыли лишенные своих букв и дат мертвецы, она доставала ШАТЕР МАРСА и засовывала его В свой МЕШОК.

За последние двенадцать лет, нигде не оставляя следов (эти дома почему-то обязательно потом сносили или капитально перестраивали, исключение составлял родительский дом), Алекс раз десять переезжала с места на место, из квартала Цельгли в центр Маленького Города; после экзамена на аттестат зрелости, на последнем месяце беременности, вместе с Филиппом – в Цюрих-Аусензиль, в крохотную квартирку на самой шумной улице города; без Филиппа, с годовалым Оливером на руках – еще дальше, в Мюнхен, где ее через два года выгнали из театральной школы. И опять перед самыми родами Алекс вернулась в Маленький Город, в родительский дом, начала заниматься живописью и окончательно рассталась с Филиппом – или он с ней. С Оливером и грудным Лукасом Алекс переехала в Гренценбах на старую мельницу вместе с бывшими биржевыми игроками, потом жила в Бругге, Ленцбурге, Цюрихе-Воллисхофене, с двумя перерывами, во время которых она по нескольку месяцев жила в Париже, в Международном центре искусств – Citй Internationale des Arts, – a Рауль Феликс Либен тем временем, наверное, уже в течение двадцати лет хранил свои зубные щетки, бритвы и пену для бритья в четырех различных шкафчиках разных квартир, чтобы они всегда были под рукой, и поэтому мог перемещаться между этими местами без всякого багажа. В своем родном городе Париже у него была залитая солнцем квартира в мансарде на Рю Сен-Дени, и по воскресеньям он сидел за двойными оконными стеклами, наблюдая, как некогда интенсивная транспортная магистраль превращается в пешеходную зону чистой воды, видел, как со временем почти незаметно исчезают с улицы проститутки, а на их месте появляются секс-шопы с видеокабинами или стриптиз. В Цюрихе он жил обычно в многоярусной квартире в стиле модерн недалеко от университета, до женитьбы – с Андреа, после развода – в компании с разными разведенными приятелями-журналистами. Те, кто выезжал, оставляли после себя вышедшее из моды лыжное снаряжение, какой-нибудь бурый палас, сломанную крепость из кубиков «Лего», шнапс домашнего приготовления от бабушки, которая уже с тех пор умерла. В старой части Берна он еще со времен своей учебной практики в иностранной редакции Швейцарского агентства новостей и вот уже на протяжении многих лет снимал эдакий склад мебели с дровяным отоплением; в южном Тессине у него был домик, который купила для себя Ингеборг на деньги, доставшиеся ей в наследство от двоюродного брата, и который ему самому в один прекрасный день, вызывавший у него безотчетный страх, придется унаследовать.