Это долго зрело. Но рано или поздно это должно было произойти, если не менять метода руководства обществом. И это не успокоится. Дело в том, что были допущены ошибки еще в первую и вторую войны. Дело в том, что армия — это инструмент для отражения внешнего врага. Когда армию используют и дают ей полицейскую и даже карательную функцию внутри государства, для солдат врагом становится обычный человек, гражданин России. Это и было сделано и в первую войну, и в начале второй. Это была жестокость со всех сторон, особенно в армии. И на войне нет ни моральных, ни этических норм. Проблема в том, что война закончилась, но методы остались.
Мы еще, по-моему, одну вещь забыли сказать об одной ошибке и центральной власти, и местной власти. Это, может быть, вынужденная ошибка, но когда я каждый день слышу, что все те, кто в лесах и в горах ходят, это бандиты, это абсолютно неправильно. Те люди, которые так полагают, включая самые высшие инстанции, это они себя как бы успокаивают.
С бандитами пятнадцать лет воевать нельзя с применением танков и самолетов. Для понимания, что это за люди, нужно какое-то новое определение. Произнести слово «оппозиция» никто не решается. Но это часть общества, пусть не очень большая, но тем не менее которая в такой крайней форме выражает социальный и политический протест. Это не бандиты, которые с ножом бросаются для того, чтобы отнять часы.
Президент Ингушетии Юнусбек Евкуров сказал, что тех, кто в горах, можно разделить на три категории. Первые — это наемники, которые ездят по всему миру и зарабатывают деньги. С ними есть только один способ борьбы — это уничтожение. Вторые — это идейные, которых трудно, но все-таки можно убедить.
И третьи — это очень большой процент обманутых, запуганных или просто тех, кого шантажируют.
Наемники сегодня большой роли не играют. Тем более что арабы даже во время чеченских войн особо популярны не были — это прекрасно знают те, которые этими проблемами занимается.
Но есть еще фанатики, есть абсолютно упертые религиозные фанатики, и они есть в каждой религии. А есть просто верующие, которые недовольны, которые агрессивны, которые радикальны, — и вот с ним можно и нужно иметь дело. Но есть какой-то процент людей (не только в Чечне, не только в Ингушетии, по всему миру), с которыми разговор не имеет смысла. Это абсолютные фанатики, готовые на любые преступления.
В процентном отношении 90 % тех, кто уходит в горы, — это протест. Дело в том, что когда в обществе нет политической оппозиции и людям негде выражать свое недовольство, им некуда деть свой протест. Они его выражают в разных формах. Мы не оставили им ничего другого, как уйти в сторону радикализма. Мы можем сказать, что государство не сделало ничего, чтобы их туда не послать, чтобы они туда не пошли. А еще люди могут быть запуганы. Особенно в горных селах могут прийти и сказать: «Если ты не пойдешь с нами, мы убьем твою сестру».
Сколько их — членов формирований, которые ходят с оружием в руках? Примерно тысяча человек? Больше? Меньше? Точных данных, естественно, нет и быть не может. Они разделяются на активных, то есть тех, кто действительно в горах, а есть люди, которые им сочувствуют и помогают. Но цифра «тысяча» — она была всегда. В любом случае их не было больше даже во время самой активной войны. Да и не нужно для маленькой Чечни больше тысячи.
А сколько русских сейчас проживает в Чечне? Если убрать ФСБ, армию, временные гарнизоны и т. д., то останется примерно 30–40 тысяч. Например, в Надтеречном районе — там исторически живет много русских.