Закулисье

Эхо смолкло, затихли стоны, но мозг профессора, записавший услышанное, продолжал прокручивать его в голове. Только теперь Ларинцев понял, что не определил – с какой стороны исходил этот крик. Узкая улочка изгибом убегала вниз, подпираемая по бокам городскими высотками, в таких условиях звук мог слышаться и снизу, и сверху, – «иди ж разбери куда мне бежать?». Минуту подумав, профессор решил продолжать двигаться вниз – в любом случае ему предстояло пересечь этот город. За этой мыслью последовала следующая, – «раз имеется вход, то должен быть выход», – в голосе из динамика была своя логика, вот только он понятия не имел, как выглядит выход из этого мира.

– «Трудно найти, если не знаешь где искать, еще труднее – если не знаешь, что именно ищешь», – продолжал размышлять Николай Васильевич, стараясь идти бесшумно, не забывая посматривать по сторонам. Супермаркет выпрыгнул за следующим поворотом – все так, как подсказывал мозг, вот только профессор не имел ни малейшего представления, каким образом это чужое воспоминание осталось жить в его голове.

Супермаркет стоял, широко раскрыв двери в приглашающем жесте, а справа от него чернел темный зев подземной парковки, но Ларинцев уже ненавидел себя. Кляня свою память последними словами, Николай Васильевич пытался заткнуть уши и закрыть глаза. Попытки, впрочем, остались безуспешны – да и кто б на его месте смог удержаться от подобного зрелища? На площадке перед супермаркетом, неподвижный и стонущий, с прямой спиной и подергивающимися ногами, сидел неподвижный живой человек, – «пока еще живой», – поправил рациональный голос в голове Ларинцева.

Человек, заживо насаженный на кол, слившийся с ним до единого целого, издавал ртом гласные звуки, роняя на пах кровавую слюну.

–Эээээээ…. Ааааааа…. Ыыыыыыы… – слышал Ларинцев.

Лицо несчастного исказилось от боли, нижняя челюсть свисала до кадыка, помутневшие глаза взывали к профессору, а коротко стриженный ежик волос теперь не казался зловеще-разбойничьим.

– Ох матушки, матушки! – залепетал профессор, пораженный немыслимым зрелищем, Николай Васильевич не сразу заметил вторую фигуру, оставленную в дверях.

Второму брату повезло больше – когда его обнаружил профессор, он уже оказался мертв, – «не просто мертв, а разорван на части», – шепнул голосок в голове у ученого. Торс прилизанного возвышался над колом, – особой фантазией злодеи не хвастались, руки и ноги изувеченного трупа, выдранные с мясом из плоти и кожи, крепились к тулову в неестественных местах: изуродованные ноги свисали с предплечий, но безумный скульптор не ограничился этим, вывернув наружу лодыжки убитого, с перекрученными, вывернутыми наизнанку ладонями, из живота несчастного выступали руки. Подобно уродливым, грязным клипсам, указательные пальцы воткнуты в уши, удерживали голову носом вниз. Два окровавленных, ржавых болта, смотрящих на мир из пустых глазниц и беззубый рот в нелепой улыбке, завершали безумную фантасмагорию картины.

– Лишусь чувств или вывернет, – понял Ларинцев, ощущая, как тугой ком подкатывает к горлу, а по груди разливается тупое, щемящее тепло.

К счастью, не случилось ни первого, ни второго, профессора отвлек посторонний шум.

– Николай! Николай, вы меня слышите?

Профессор медленно огляделся по сторонам, только теперь понимая, что представляет собой легкую мишень и может запросто разделить судьбу несчастного. Он не сразу заметил, что из темноты подземной стоянки выглядывает мужчина и призывно машет руками, обращаясь, видимо, непосредственно к нему.

– Николай, вы меня слышите?

Все еще борясь с подступающим к горлу комом, Ларинцев не решился открывать рот, кивнув в знак согласия незнакомому мужчине.

– Идите сюда, Николай! Они могут вернуться, нам нужно бежать!

Незнакомец махал обеими руками, подзывая к себе ошалевшего профессора, говоря полушепотом, что им нужно ускориться. И только подойдя вплотную к мужчине, Ларинцев понял, что это их дед.

– Николай, вы что, совершенно не узнаете меня? Это же я – Виктор!

Ларинцев молчал, рассматривая старика. От его опрятности теперь осталось не многое: выдранный с корнем кусок бороды, и выбитые кем-то передние зубы, не говоря о порванных брюках и грязной рубашке, поверх которой старик нацепил поношенный ватник.

…

Двое мужчин быстрым шагом спускались в подземку, бросая за спину опасливые взгляды и то и дело настороженно щурясь. Они уже успели проделать приличное расстояние, способное, по мнению Ларинцева, на время отгородить их от возможных преследователей, когда где-то с улицы донеслось улюлюканье.

– Ах ты ж, мать! Вернулись! – вполголоса выругался старик, ускоряя шаг, утаскивая за собой онемевшего психолога.

– Кто вернулся? – промолвил профессор и его чуть не вывернуло.