Закулисная хроника

Мне несколько раз привелось быть в компании с Аубелем во время кутежей, и до сих пор еще изумляюсь я вместимости его желудка. Он выпивал бесчисленное множество всевозможных питий и всегда был трезвее сотрапезников. Его могучую натуру не мог поколебать хмель. Однажды, после торжественного обеда в ресторане, компания засиделась до следующего дня, не переставая бражничать. Аубель был душою общества. Он с каждым в отдельности чокался и выпивал, приятно фантазировал на рояле, пел и дождался, когда некоторые из присутствующих успели выспаться и пробудиться. Он со всеми ними опохмелялся и, покидая ресторан в полдень, серьезно заметил:

— Да, господа… сегодня было… выпито хорошо… я сам это чувствую… а продолжать угощаться отказываюсь… Разве… одну только бутылочку коньяку… на дорожку… выпью!

Говоря о гувернерах, нельзя пропустить некоего немца М-сона, прозванного воспитанниками «косым бесом». н был бесконечно зол, мстителен, придирчив и деспотичен. М-сон терпеть не мог воспитанников, в свою очередь воспитанники ненавидели его. Он беспричинно преследовал их и подвергал наказаниям, а они в отплату всячески старались ему досадить, что доводило его злость до бешенства.

Зная его несговорчивый характер, воспитанники усвоили особую манеру вступать с ним в переговоры, которые, благодаря маленькой хитрости, всегда оканчивались в пользу просителя. Так, например, если воспитанник, не занятый в спектакле, хотел отправиться в дежурство М-на вместе с товарищами в театр, то должен был подойти к своему нелепо-строгому гувернеру и сказать:

— Егор Петрович, сделайте одолжение, позвольте мне не ехать сегодня в театр, что-то нездоровится.

— Это что за вздор?.. Что за нездоровится? Притворство, лень! Непременно изволь ехать, я никаких поблажек не делаю… У меня чтоб никаких отговорок не существовало! Полумертвый и то поезжай. Хоть под кнутом, а поезжай…

И то же самое, бывало, наоборот. Тот, которому Необходимо нужно било не ехать на спектакль, так же подходил к М-ну и говорил:

— Нельзя ли мне проехаться в театр? Хочется освежиться.

— Что за глупости! — отвечает М-н, вечно одержимый духом противоречия. — И не думай! Изволь оставаться. Что это за мода — бесцельно шататься за кулисами? Я этого не потерплю! Марш в спальню!..

Если бывало, какой-нибудь малолетний воспитанник вздумает шалить с монетой, полученной от родных на лакомства, М-н наскакивает на него хищным ястребом и, вырывая из рук монету, строго спрашивает:

— Это что такое у тебя?

— Двугривенный.

— Двугривенный?! А знаешь ли что такое двугривенный? Это государственная монета. А государственной монетой играть воспрещено. Вот я у тебя ее отберу, так ты в другой раз и не будешь шалостями заниматься.

При этих словах М-н конфисковал двугривенный и с достоинством удалялся от бедного мальчика.

Училищный доктор был в своем роде тоже оригинальным человеком: старый, дряхлый, едва передвигавший ноги; голова его, как на шолиерах, постоянно тряслась; он тщетно прислушивался к разговору, но ничего не слышал, ничего не понимал и не отдавал себе отчета в своих суждениях. Фамилию носил итальянскую — Марокетти, но к какой национальности принадлежал он в действительности, никто не знал. О его медицинских познаниях ходили стихи, начинавшиеся таким куплетом:

Доктор Марокетти,
Старый и больной,
Все болезни в свете
Лечит камфарой.

При мне же он лечил всех не камфарой, а каким-то «эланом», который прописывался им от всевозможных болезней. Знавшие его ранее утверждали, что в свое время это был весьма сведующий врач, но различные ученые опыты и эксперименты над самим собою расшатали его здоровье и разбили его организм. Так, например, рассказывали что он однажды задался мыслью уподобить человеческий желудок лошадиному и с этою целью в продолжение нескольких дней кормился только одним сеном. Он хотел доказать, что человек, как лошадь, может питаться сухою травой, но этот научный опыт чуть не свел его в могилу. Он так начинил свой желудок сеном, что лучшие доктора столицы едва поставили его на ноги, однако коллективно решив, что их коллега-пациент страдает тихим помешательством. В другой раз Марокетти изобрел какую-то помаду от перхоти, благодаря которой он лишился остатка своих волос…