Закулисные игры

— О, Господи! — прошептала Силки. Она знала, что не должна чувствовать себя такой счастливой, но ощущение не уходило. Она будет с ним рядом каждый день. Будет с ним работать. По крайней мере сможет видеть его. И она боялась заранее, потому что страшнее всего встретиться с Диком на профессиональной почве, когда она ощущает такую неуверенность в себе.

Но Дик всегда заставлял ее поверить в себя. — Что же будет?

— Он станет большим человеком, а ты — большой звездой. Вы будете работать вместе, и прославите друг друга, — продолжала Джерри. — Вот что будет.

— Вот что будет, — послушно повторила Силки. Но она не верила… не могла даже представить. Жизнь — сплошное безумие.

От мучительных раздумий о жизни Силки отвлекла работа. Сразу же после окончания их ангажемента в Нью-Йоркском клубе (все газеты написали отличные отзывы) Либра отправил ее в актерский класс, и Силки вдруг оказалась в компании самых странных людей, каких ей только доводилось видеть в своей жизни.

Театральная школа Саймона Будапешта была самой известной в стране. Попасть в нее могли либо действительно талантливые, либо уже прославившиеся. Силки была уже довольно известной певицей и никаких проблем с ее зачислением не возникло. Ее даже не прослушивали. Либра всучил ей листок бумаги с названием и адресом школы и расписание занятий.

Она должна была являться в школу как минимум дважды в неделю. Занятия проводились в запущенной мансарде, оборудованной сценой и рядами откидных стульев. Особое внимание уделялось пантомиме, не обращая внимания на какой-либо реквизит. Саймон Будапешт был высоким мужчиной средних лет с густыми черными бровями, что делало его похожим на дьявола. Из него бы вышел отличный актер, если бы не заикание. Но никто из студентов никогда не смеялся над его недостатком — все его любили. Казалось, он просто гипнотизировал их, особенно девушек. После сцены, которую обычно разыгрывали двое, парень и девушка, Саймон поднимался со своего кресла и расхаживал вокруг актеров, пристально их разглядывая. Затем тыкал пальцем в одного из них. Когда его палец обращался на девушку, та обычно заливалась слезами. Он возвращался на свое место в первом ряду и заставлял девушку рассказывать о причине слез. Это напоминало Силки сеанс групповой терапии, который она однажды видела по телевизору. Девушки рассказывали о своих эмоциональных проблемах, а мужчины — делились тайнами сексуальной жизни. Силки страшно боялась своего первого выхода.

Она обычно садилась в самом дальнем углу последнего ряда, стараясь чтобы ее не заметили. Но это было невозможно. В группе было лишь три темнокожих лица, два из них — мужских. Отвратительное место! Чему она может здесь научиться? Она внимательно слушала все, что удавалось выдавить из себя Саймону Будапешту, но понимала едва ли половину. Очевидно все это действительно нужно чувствовать, а не пытаться понять. Она всегда все воспринимала сердцем. Именно так она и пела — так что это она понимала. Кое-кто вел записи. Все одевались так, будто сразу после окончания занятий собирались на демонстрацию протеста хиппи. И вид у всех был нищий и грязный. Вероятно, таким образом выражалось их серьезное отношение к занятиям. Лишь одна из девушек восходящая кинозвезда одевалась прилично, и всегда являлась на занятия в мехах и с тонной косметики на лице. В своих импровизациях она всегда раздевалась или сразу начинала сцену в одном белье. А однажды целых двадцать минут — время которым ограничивался показ — брила ноги. Саймон Будапешт попросил ее повторить, и она еще раз на протяжении двадцати минут брила ноги. Силки ждала, что скоро она добреется до крови.

Но самое страшное произошло в тот день, когда одна из студенток сошла с ума. Она была похожа на мышку, и обычно ей требовалось не меньше девятнадцати минут пантомимы, чтобы добраться до единственной реплики. Расслышать ее было практически невозможно. Выглядела она лет на восемнадцать, но Силки слышала от кого-то, что ей сорок. Как бы там ни было, она закончила свою сцену, к ней подошел Саймон Будапешт и поднял ее руку — рука застыла в вертикальном положении, словно это был не живой человек, а неподвижная кукла. Саймон сел и спросил ее, что она пыталась сделать в этой сцене. Девушка молчала и не двигалась.

Все ждали. Он опять повторил свой вопрос. Никакой реакции. Она застыла с открытым ртом, из которого не вылетало ни звука. Наконец, она опустила руку. И все облегченно вздохнули.

— Ну же, дорогая, — сказал Саймон. — Что вы пытались сделать?

Молчание. Парень, который разыгрывал с ней эту сцену в паре, опустился раздраженно на пол, так как на него никто не обращал внимания.

— Говори же, дорогая, — повторил Саймон.