Закулисный роман (сборник)

Вацлав подошел ко мне почти вплотную, я инстинктивно отпрянула, прижалась спиной к стене. Он уперся руками в стену по обе стороны от моей головы, наклонился так, что я ощутила на лице его дыхание. Мне вдруг сделалось жутко, и в то же время я, словно загипнотизированная, смотрела в его глаза и подспудно желала, чтобы он напугал меня еще больше, чтобы сломил мою волю, уничтожил разум. Это было наваждение, безумие.

– Забавно, наверное, понимать теперь, что в том, что случилось, была и твоя вина? Немного подтачивает чувство высокомерного превосходства над порочным окружением, а? А ведь это далеко не все. Ты даже не представляешь, что еще я сделал из-за тебя… Ты думаешь, что влезла на пьедестал благородства и принципиальности и тебе удастся не запачкаться об окружающую грязь? А цена все равно одна. Из-за тебя гибнут люди, ломаются человеческие души. Из-за тебя, моя прекрасная, смелая, честная, сильная Ада.

Он наклонился ниже и поцеловал меня. Его губы – нежные и жадные, почти мальчишеские – приникли к моим, лишая меня остатков воли. Где-то хлопнула дверь, над нашими головами распахнулась от сквозняка форточка, и ворвавшийся ветер бросил в нас горсть мелкого колючего снега. Заколыхалась занавеска, заметались по стенам вспугнутые тени. Из-за зеркала с листа театральной программки мрачный Багринцев взирал на двоих своих любимых учеников.

Я не знаю, что стало со мной. Мне вдруг захотелось забыть обо всем, что я раньше думала о Вацлаве. Нет, не забыть, разделить с ним это едкое и будоражащее чувство совершаемого греха, низкой, темной страсти, которая сметает условности и смеется над запретами. Лицо вечно юного золотого мальчика склонялось надо мной, губы его шептали что-то, пальцы путались в моих волосах. Меня колотила дрожь, я всем своим естеством жаждала насилия над собой, блаженного ужаса перед этим демоном из прошлого, явившимся терзать меня.

– Будь со мной, Ада, – хрипло шептал он. – Все еще можно исправить… Я сделаю все, как ты захочешь. Навсегда останусь в России, если скажешь. И послезавтра мы вместе приедем на премьеру и будем рассказывать журналистам, как мы оба любили Багринцева и как благодаря его светлой памяти вновь обрели друг друга через двадцать лет. Будь со мной, люби меня, хоть немного, я прошу, прошу тебя…

Его слова завораживали меня. Он стянул с меня невесомый газовый шарф, припал лицом к моей шее. Я ощущала движение его век и ресниц на коже, обжигающее дыхание, влажные губы…

«Вероника… – вдруг пронеслось у меня в голове. – Она не простит, решит, что я сделала это из мести, из бабской зависти… Я не должна… Этот человек манипулировал мной, играя чувствами моего ребенка. Нельзя, чтобы он добился своего».

Из последних сил я оттолкнула его и запахнула на груди платье.

– Нет, Вацлав, нет, – задыхаясь, выговорила я. – Я не могу… Не хочу!

Он попятился, тонкий, ломкий, с копной спутанных золотых волос, развел руками. На губах его играла какая-то подрагивающая, сумасшедшая, издевательская улыбка.

– Ты опять решила всех спасти? – проговорил он. – Проявить силу духа и благородство? Ничего не выйдет, моя дорогая. Минуту назад это было еще возможно, теперь уже нет. Что ж, это будет тебе уроком: увидишь, к чему приводят так называемые моральные победы.

В этот момент из динамика раздался голос:

– До начала первого акта десять минут. Актерам, занятым в первом действии, занять свои места за кулисами.

И Вацлав, на ходу приглаживая волосы, широким шагом вышел из гримерной.

Разумеется, спектакль окончился овацией. Мы стояли на сцене, в центре – всхлипывающая Ксения. Критики рукоплескали стоя. Я видела черные дорожки туши на щеках сидевшей в зале Вероники. К сцене потоком шли приглашенные на генеральную репетицию люди, вручали Ксении цветы.

– Это не мне. Это все Евгению Васильевичу, – бормотала она сквозь слезы.

– Это удивительно! Это новое слово в театральном искусстве! – вещал красной от счастья Ксении козлобородый театральный критик.

Я видела довольную физиономию Гоши – он, думаю, уже подсчитывал будущие прибыли. Видела, как бледная Катя внимала аплодисментам, прикрыв глаза от переполнявших ее чувств. Как Влад нетерпеливо дергал углом рта, явно желая, чтобы эта восхищенная вакханалия наконец закончилась. И лицо Дэмиэна Грина, глумливое, издевательское. Над кем он смеялся сейчас? Над зрителями? Над нами? Над собой?

После того как отгремели аплодисменты и завершились поздравления и в здании театра осталась лишь группа работавших над спектаклем, мы собрались в театральном буфете отметить нашу удачу. Некоторые были еще в гриме, в костюмах, некоторые уже переоделись. Я сразу же сняла с лица театральный грим, пригладила волосы. Мне не хотелось быть красивой сейчас…

Гоша открыл шампанское, пробка щелкнула и выстрелила в потолок. Ударила пенная струя. Влад со смехом отпрыгнул в сторону.

– Ребята, друзья мои, – с гордостью проговорила Ксения, поднимая бокал, – я не могу выразить, как благодарна вам за то, что вы сделали. Я уверена, что наш дорогой Евгений Васильевич, перед чьим талантом я всегда преклонялась…