Закулисный роман (сборник)

Я знал, что теперь я – убийца, что самое страшное в моей жизни произошло и больше мне бояться нечего. В тот же вечер я собрал в общежитии свои вещи, поехал на вокзал и сел в первый же поезд, отходивший в Варшаву. Мидовский загранпаспорт сделал мне еще Багринцев в ту пору, когда нам удавалось иногда вырваться на выходные куда-нибудь в Европу. Собственно, дальше рассказывать нечего – с помощью родственников матери мне удалось получить польское гражданство, а затем я уехал в Лондон и предпринял попытку пробиться на тамошней сцене, увенчавшуюся, как все вы знаете, успехом. Но все эти годы я жил с мыслью, что я – преступник, убийца, что когда-нибудь кто-то из тех, кто знал и любил Багринцева, найдет меня и покарает. Когда Гоша неожиданно встретился со мной в Лодоне, я воспринял это как провокацию со стороны судьбы, как приглашение в ловушку. Я не мог позволить себе трусливо сбежать, мне было интересно, страшно интересно, какую же месть вы приготовили для меня за столько лет… Я приехал сюда – и что я увидел? Никакого возмездия меня не ждало, напротив, вы все принялись пресмыкаться передо мной, убийцей вашего божества, говорить о светлом долге и выгоде, которую я смогу получить, поучаствовав в этом фарсе.

И тогда я понял, что, даже если я выскажу вам, ничтожествам, в лицо, что это я, я убил вашего обожаемого кумира, вы и тогда ничего не сможете мне сделать. Вот оно, мое возмездие – проводить время с вами, не стоящими и ногтя его, моего учителя, слушать вашу бездарную болтовню, смотреть на жалкие потуги, которые вы демонстрируете на сцене. Ну что же, теперь кончено. Я сыт этим по горло. Продолжайте и дальше паразитировать на его останках, а с меня довольно. Кстати говоря, Ксения Эдуардовна, спектакль ваш редкостное говно, хоть вы и ни слова не изменили в багринцевской инсценировке… конечно, если бы я и дальше стал принимать участие в этом убожестве, я вытянул бы ваш бездарный этюд, и московская публика валом бы валила… Боже мой, вы все столько лет занимаетесь профессией, и никто из вас так ничему больше и не научился… Влад – хороший ремесленник, усвоил программу Багринцева, но не более, Катя – ты вообще не должна больше предпринимать попыток выходить на сцену, ты растеряла все за эти годы затворничества, Гоша, ну ты сам понимаешь, ты не наш человек… Единственное – Ада. Она стала настоящей, серьезной драматической актрисой. Я очень рад за нее. Все остальное – редчайшая и гнуснейшая бездарность, друзья мои.

Закончив, он залпом проглотил шампанское из своего бокала. Поднялся крик.

– Сука ты, Левандовский, – дернул шеей Гоша.

– Он думает, мы все тут типа бездарности, а он один гений, угу! – взвизгнул Влад.

Ксения, убедившись в том, что разрекламированная премьера все равно не состоится и держаться за Левандовского больше не нужно, задыхаясь и дергая застежку на блузке, вопила:

– Убийца! Ты поплатишься за это. Я найму лучших адвокатов, я засажу тебя!

– Попробуйте, – равнодушно отозвался он. – Может быть, получится забавно.

– Все сказанное здесь не имеет никакой законной силы, – кипятился Джон.

Катя рыдала, цепляясь за руки своего никчемного супруга. Гоша угрюмо прохаживался из угла в угол. И в этот момент я, словно со стороны, услышала свой голос:

– Подождите!

Мне трудно описать свои чувства. Мне… Мне было нестерпимо больно за него – жестокого, беспощадного, изворотливого, заманившего всех нас в эту отвратительную ловушку. Больно, потому что беспощаднее всего он обошелся с самим собой. Потому что двадцать лет жил с мыслью, что он убийца. Что человек, который его вытащил почти что с самого дна, воспитал, вложил в него душу, силы и любовь, умер по его вине. Потому что все эти годы он оставался наедине со своим кошмаром. И еще потому, что он ошибался, чудовищно ошибался все эти годы.

Я сомневалась, должна ли я сказать о том, что знаю. В моей голове звучал еще голос Левандовского, утверждавшего, что благие намерения ничего не стоят, что они могут принести зло с той же вероятностью, что и добро. Но мне теперь было все равно. Я знала, что должна сказать правду хотя бы для того, чтобы остаться в согласии с собственной совестью.

Я подошла к Вацлаву и тронула его за плечо. Он дернулся, словно от электрического разряда. Оставаясь внешне спокойным и ироничным, он был напряжен до предела.

– Вацлав, ты не убивал Багринцева, – произнесла я, напрягая голос, чтобы все услышали меня в поднявшемся бедламе.

– Брось, Ада, это он, я теперь допер, – возразил Влад. – Я, когда прочухался немного и вылез из подвала, видел, там «Скорая» была во дворе института, и кого-то выносили… Это значит, пока я в отключке был, он его и грохнул. Он сам недавно мне втирал, что однажды убил человека, только я удолбанный был и решил потом, что мне это приглючилось.

– Ада, милая, я очень ценю твое доверие, – издевательски заключил Вацлав. – Но здесь тебе нечем крыть. Все действительно было так, как я рассказал.