Зал ожидания

– Нет, похлеще, – ответил Говорухин. – Это было еще в сорок втором, под Сталинградом. Командовал я взводом. Не стану говорить, какая обстановка тогда была, да и не важно это теперь. Дело в другом. Как-то в декабре, ночью, сидели мы в блиндаже – несколько таких же лейтенантов, как я, взводные, политруки, и командир роты с нами. Над картой сидели, что-то разбирали, как обычно. На дворе минус пятнадцать, ветер воет, поземка метет, а у нас довольно тепло: буржуйку натопили. Вдруг часовой у входа докладывает, что один из бойцов роты к нам просится. Ну, впустили. Входит закутанный до самых бровей – не разобрать, кто. Командир говорит: кто такой, что надо? Тот молчит, только глаза сверкают. Ну, подошли к нему, тулуп расстегнули, ушанку развязали. Гляжу, а это мой боец – Бахтиёр Рузметов из Ташкента или Намангана, точно не помню. Тогда я сам к нему – что тебе надо, спрашиваю. А он по-русски еле-еле говорил, такое впечатление, что всю жизнь где-то в горном кишлаке просидел и грамоте не учился вовсе. Стоит, чернющими глазами вращает, что-то под нос себе бормочет. Ты что хотел? – спрашиваю. А все ждут, смотрят на нас. И тут этот красавец достает из внутреннего кармана гимнастерки листок какой-то и мне сует. Беру я у него бумагу, подхожу к столу, где светлее – там керосинка стояла. Разворачиваю листок… и что я вижу: сверху немецкий орел со свастикой в когтях, как на гербовой бумаге, а ниже текст какой-то…

Говорухин замолчал. То ли намеренно выдерживая паузу, то ли передумал рассказывать вовсе.

– Ну, не томи, Анатольич! – взмолился капитан Силантьев. Потом повернулся к старшему лейтенанту и добавил: – Налей-ка командиру, видать, в горле у него пересохло.

Ключик быстро исполнил просьбу капитана и пододвинул стакан ближе к майору. Тот взял стакан, заглянул в него и продолжил свой рассказ.

– А там крупными печатными буквами написано: «Иван, забирай этого обратно! Нах… нам такой язык, пришли другого!»

После этих слов майор Говорухин залпом выпил свое вино и со стуком поставил стакан на стол. Наступила пауза.

И вдруг Силантьев с Ключиком, переглянувшись, одновременно захохотали так, что чуть не попадали со стульев.

– Выходит… – еле выдавливая из себя слова, сквозь смех комментировал капитан, – немцы его, как языка, взяли? А тот ни слова по-русски… Они его допра… а он… И послали обратно с запиской!

– Точно! – ответил майор Говорухин.

– Ну, насмешил, так насмешил! – не унимался Силантьев.

– А как же его взяли? – спросил Ключик. – Выяснили потом?

– Как взяли… Как и наши немцев берут: поссать он отошел, вот и все.

– Да, история… – вздохнул Силантьев. Потом спросил, поворачиваясь к Фимке: – А ты что скажешь, военкор? Тут целый рассказ можно написать.

– Это, конечно, смешно, товарищи офицеры, – смущенно ответил Фимка, – только я на минуточку представил себе состояние этого Рузметова…

– Да обосрался он, наверное, вот и все состояние! – заявил Ключик. – Так, командир?

– Погиб он через день, – тихо ответил майор Говорухин.

– Да, от судьбы не уйдешь… – вздохнул капитан Силантьев.

Он поднялся, расправил плечи, прошелся по комнате. Потом посмотрел на наручные часы.

– А что, командир, – спросил, выглядывая в окно, – продолжим или как? Только девять вечера.

– Может, хватит на сегодня? – Майор повернулся к Ключику. – Отдохнуть надо.

– Точно, успеем еще, – согласился командир взвода. – Я Пархоменке скажу, чтобы как можно больше с собой взял. Не сегодня-завтра дальше двинемся, как же без горючего…

– Тогда по последней, и все, – предложил Силантьев.

Он подошел к столу, сам налил в стаканы каждому, поднял свой.

– Давайте за победу! – сказал, обводя всех горящим взглядом. – За жизнь, которая после победы настанет! За то, чтобы больше никогда… не подняла головы эта фашистская гадина!

Все встали и взяли свои стаканы. Чокнулись над столом – громко, резко, чуть ли не разбивая стекло и расплескивая вино.

* * *

Старшина Пархоменко разбудил офицеров около шести. Ласковое солнце уже охотно карабкалось по небу, щедро золотя верхушки уцелевших деревьев.

– Как спалось, ефрейтор? – дружелюбно спросил капитан Силантьев.

– Как-то не очень, – смутился Фимка.

– А что так?

– Да звуков посторонних много, наверное.

– Это с непривычки. Через месяц-другой все спят без задних ног, – улыбнулся капитан. – Кроме караула, конечно.

– Я понимаю, – согласился Фимка.

Они умывались во дворе полуразрушенного одноэтажного дома, бывшего когда-то то ли отделом кадров, то ли корпусом администрации при винзаводе. Еще три дня назад тут, видимо, находился один из командных пунктов немцев. Отступившие под натиском наших войск, немцы в спешке бросили какие-то сейфы, пишущую машинку, разный канцелярский хлам.

Фимка лил из погнутого, наполовину сплющенного ведра капитану на шею и плечи, а тот, отфыркиваясь и крякая, растирался холодной колодезной водой.

– Ах, хорошо! – сказал он, выпрямляясь. – Давай теперь я тебе.

– Нет, не нужно, – отказался Фимка. – Я такой холодной воды с детства боюсь.

– Закаляйся, ефрейтор, – смеялся капитан. – В жизни пригодится.

– Потом, после войны, – сказал Фимка.