Зал ожидания (сборник)

«Мой Дог, – думал в эти минуты Руди, – я знаю, что Ты есть. О Тебе мне рассказала однажды большая голодная собака на проспекте какого-то ленина. Мой Дог, я родился в год Человека, это плохая примета для нас, я знаю. Всем собакам, рожденным в такой год, не везет в жизни. Но мне-то повезло. В любом правиле встречаются исключения, и ты знаешь это не хуже меня. Какого хозяина я встретил!.. Мой Дог, посмотри, как страдает и мучается теперь мой человек! Он очень добрый, мне было так хорошо с ним. Мой Дог, разве Ты был недоволен, что один из Твоих подданных счастлив? А иногда мне казалось, что если бы мой хозяин родился собакой, то наверняка стал бы одним из Твоих приближенных. Мой Дог, помоги мне выжить! Я не хочу своей смертью приносить горе этому человеку. Не хочу, понимаешь?.. Он не заслуживает этих страданий. Ты молчишь, мой Дог. Почему Ты молчишь? Дай же мне ответ. Снизойди ко мне своей благодатью, и тогда я, когда вырасту, буду славить повсюду имя Твое и величие Твое, каждому брату и сестре своей по крови расскажу о щедрости и милости Твоей… но… почему так? Мой Дог, я не боюсь смерти, но… ведь это несправедливо… по отношению… к человеку…»

* * *

Руди умер на шестые сутки вечером. За несколько часов до этого Саша попытался положить руку ему на животик, чтобы своим биополем воздействовать не его состояние, облегчить муки. Наивная попытка оправдать собственное бессилие. Самоуспокоение… Впрочем, еще вчера было все ясно. Вчера мог произойти перелом, вектор смерти мог бы повернуться вспять. Мог бы… А теперь щенок, невероятным усилием воли приподняв заднюю лапку, оттолкнул Сашину руку.

«Не нужно, хозяин, – подумал он. – Ты не сможешь помешать моему Догу забрать меня…»

– Он не хочет бороться, – тихо сказала Катя. – Он не хочет жить… Бог не дал ему шанс, и Руди понял это. И я тут уже ничего не могу сделать…

– Не верю, не верю! – воскликнул Саша, и слезы навернулись ему на глаза.

Катя ушла, а еще через какое-то время поведение Руди изменилось. Он перевалился на правый бочок, вытянул лапы, задышал поверхностно и часто. Саша не отходил от него все последние полтора часа. Глаза Руди запали, головка была откинута назад, с каждым выдохом из его легких вырывался сдавленный хрип. Были моменты, когда его дыхание становилось более размеренным и тихим, и Саше казалось, что Руди просто засыпает. Но потом все снова возвращалось, и хрипы усиливались.

Около девяти часов вечера Руди вздохнул в последний раз, дернулся, приоткрыл на мгновение глаза и выдохнул – протяжно, облегченно. Затем его лапки распрямились, губы слегка поддернулись вверх, в смертельном оскале обнажая молодые резцы челюстей, так и не ставших грозными…

Он затих и успокоился.

Саша стоял на коленях возле него и плакал. Через час, завернув Руди в старое полотенце, Саша вынес его на балкон. Было пасмурно и холодно. Ни одна звезда не маячила в черной бездне октябрьского неба.

Всю ночь Саша просидел за столом, уронив голову на руки. В его мозгу царил хаос, и лишь одна мысль, как милицейская мигалка, пульсировала в нем: как теперь жить?.. как теперь жить?..

* * *

Утром, уложив тело Руди в дорожную сумку, Саша взял лопату и отправился в большой сквер, расположенный в десяти минутах ходьбы от его дома. Там, на одной из полян, где они так часто гуляли вдвоем, он выбрал место возле молодой, одиноко стоявшей березки, и начал копать.

Шел дождь, холодный осенний дождь, ленивый и медлительный, как полет опавшей листвы. Вокруг не было ни души.

Легко подорвав верхний дерновый слой, Саша обнаружил под ним спрессованную годами полусухую глину с вкраплениями известняка. Вскоре ему стало жарко, и он последовательно снял с себя куртку, свитер, и даже рубашку. Он не чувствовал холода, напротив, его тело парило от выделяемых в работе калорий. Он не чувствовал и усталости, как не ощущал течения времени, которое пришлось затратить на рытье могилы. Его движения были монотонно-механическими, и в то же время в них присутствовала невероятная одержимость.

Наконец, прокопав в глубину на два штыка, Саша остановился и перевел дыхание. Надев на совершенно мокрое тело рубашку и свитер, он постоял еще несколько минут, закрыв глаза и подставив лицо дождю, затем раскрыл сумку и вынул из нее окоченевшее тело Руди. Положив его рядом с могилой, Саша приоткрыл головку щенка и выпрямился.

– Я хороню тебя по православному обряду, лицом на запад и ногами на восток, хотя по происхождению ты, должно быть, лютеранин. Прости меня, Руди, я не смог сохранить твою жизнь. Но я никогда не забуду тебя.

Затем, прикрыв мордочку щенка, он опустил его в яму и торопливо засыпал сверху мокрой и липкой землей. Отыскав неподалеку вывернутую из дорожки бетонную плитку, размером и весом как раз подходящую служить могильной плитой, Саша положил ее на земляной холмик. «Хорошо, – подумал он. – Бездомные собаки не разроют».

Постояв еще какое-то время рядом с Руди, Саша медленно соскреб с лопаты налипшую глину, взял сумку и пошел прочь.

Дома он налил полстакана водки, сделал бутерброд с колбасой и помянул щенка один на один с тишиной.

* * *