Зал поющих кариатид

Странным было то, что во время разговора с Леной Вера каким-то образом продолжала петь «Колеса любви». Возможно, вся беседа с подругами была просто галлюцинацией – но, как только Лена подумала об этом, девушки исчезли из ее поля зрения, и вопрос потерял актуальность.

Тем более что до дивана осталось всего три шага.

Богомол опять возник перед Леной:

– Ну?

– Я не знаю, – сказала Лена и заплакала.

Плакала она, правда, только в том измерении, где общалась с богомолом. Там, где она шла к дивану с Ботвиником, за это время прошла, может быть, доля секунды.

– Что тебя смущает? – спросил богомол. – Почему ты плачешь?

– Я ведь обещала сделать ему самое хорошее, что только бывает.

– Кому? – спросил богомол.

– Ботвинику на фотографии. Поэтому он ко мне и пришел. А тут – такая жестокость...

– Ты думаешь, это жестокость?

– А что же еще?

Богомол погрустнел. Лена почувствовала, что сейчас он уйдет навсегда, и в мире останутся только приближающийся диван и старая песня «Наутилуса».

– Подожди-ка, – сказала она. – Наверно, я действительно чего-то не понимаю. Может, ты объяснишь?

– Смотри мне в глаза, – сказал богомол.

Лена опять увидела короткий мультфильм.

Перед ней было нечто похожее на залитую солнцем лужайку – ослепительное, дрожащее и переливающееся пространство, искривленное (или, может быть, выпрямленное) фасетчатыми глазами насекомого. На этой лужайке сидели два богомола, но Лена понимала, что все это чистая условность: на самом деле впереди была уже знакомая ей бесконечная река жизни, которая текла через богомолов, через солнце в небе и через нее саму.

Эта река не опиралась ни на что. Она была совершенно свободна и ничем не скована. Она существовала сама по себе. И все же она каким-то образом зависела от богомолов и от Лены.

Лена вдруг ясно поняла, что все живое – цветы, насекомые, птицы, звери и даже люди – существует не для себя, не просто так, а с одной-единственной целью – чтобы у этой великой реки было русло. Все живое и было этим руслом. Но в то же время оно было и рекой, которая загадочным и невыразимым образом текла сама в себе, как не текут земные реки.

Лена увидела, как строится русло. Все произошло у нее на глазах: два богомола соединились друг с другом, чтобы дать начало новой жизни. А потом, когда таинство завершилось, один из них сделал другому самое лучшее, что мог – отпустил его на свободу, и та часть великой реки, которая раньше текла сквозь него, высвободилась и стала течь сама через себя, что и было высшим возможным счастьем, никаких сомнений на этот счет у Лены не осталось.

– Понимаю, – прошептала она. – Понимаю теперь. Выходит, это совсем не жестокость, а наоборот?

– Жестокость, – ответил богомол, – это удерживать здесь слишком долго. Быть живым означает рыть русло. А уйти – означает стать рекой, которая по нему течет.

– Но почему никто из людей про это не знает? – спросила Лена. – Надо вернуться и всем рассказать!

– Во-первых, – рассудительно ответил богомол, – тот, кто хочет знать, узнает и без тебя. А во-вторых, вовсе не надо рассказывать об этом всем подряд. Это плохой поступок. Глупый и смешной.

– Почему?

– Ну как ты не понимаешь. Потому что великая река и без тебя знает, что она такое. Но иногда она хочет немножко побыть проституткой, или кошкой, или геранью в вазе. Или даже заглянуть одним глазком в место вроде вашего города. И зачем ты будешь объяснять ей, что она такое на самом деле? Так ты испортишь ей все удовольствие от прогулки.

– Понимаю, – прошептала Лена. – Значит, богомолы просто помогают друг другу вернуться домой. Выходит, это и есть самое хорошее, что одно существо может сделать другому? Как раз то, что я обещала?

– Конечно, – проникновенно сказал богомол. – Именно поэтому наша любовь и увенчивается этим благородным жестом. Самка делает это для самца, потому что он выполнил свой долг и отныне свободен. Разумеется, и самец с радостью сделал бы для самки то же самое, но ей надо еще позаботиться о потомстве.

Это звучало убедительно.

– У меня не хватит сил, – сказала Лена.

– Хватит. Я помогу.

К этому моменту Лена с Ботвиником дошли, наконец, до дивана. Ботвиник усадил ее на мягкий шелк, и в тот же миг богомол, с которым говорила Лена, исчез. А вслед за этим Лена поняла, что сам Ботвиник стал богомолом.

Он был пепельного цвета, с узкой маленькой головой и невыразительными фасетчатыми глазами. Три его центральных глаза были мертвыми и походили на бляшки ссохшейся кожи. Зато у него было обширное брюшко, жирное и тугое, которое утягивало его назад и делало все его движения неловкими и смешными.

– Зеленая, ты странная какая-то, – сказал серый богомол. – Как будто ты не здесь, а где-то еще. Ты случайно не под кайфом?

– Нет, – ответила Лена. – Давай помолчим, Миша.

– Ну давай, – согласился серый богомол.

И они начали священный танец, зарождающий новую жизнь.

А как только он кончился, Лена поступила так, как велела ей древняя мудрость. Она сильно сжала голову Ботвиника своими шипастыми лапками и потянула ее прочь.