Залечишь мои раны?

— К нему, — не замечая ее удивленного взгляда, Артем выбирал какие‑то папки.

— В смысле, к нему? Отправить?

— Зачем отправлять? — закончив, мужчина выпрямился, непонимающе уставился на няню Самарского. — Я сам отвезу в офис.

— В офис?

— Да… — Артем бросил подозрительный взгляд на Глашу. Кажется, понял, что взболтнул лишнего, но отступать было поздно.

— Он в Киеве?

— Ну да… — теперь на лице Артема явно читалось желание прикусить язык или улизнуть от разговора. Но не тут‑то было.

— Если он в Киеве, то почему..?

— Понятия не имею, Глаша, простите. Я не лезу в их дела. Спросите у Саши, — посчитав, что лучше слыть трусом, зато живим трусом, Артем просочился мимо всеми любимой Глафиры, уносясь из квартиры.

А Глаша так и осталась стоять, в попытке осмыслить то, что только что услышала. Самой осмыслить не получилось, потому, ответ предстояло держать Саше.

— Так что произошло, малышка? Вы поссорились?

И опять Саша нашла в себе силы только кивнуть.

Слишком часто в последнее время у нее пропадал дар речи. Тогда, когда Яр уходил, она ведь тоже не смогла и слова сказать.

— Настолько, что он… Ты хоть знаешь, где он?

— Знаю, — Саша опустила взгляд, следя за тем, как чаинки раскрываются в чашке. — В нашей старой квартире. Я дура, Глаша. Просто дура, — со столовыми приборами разговаривать было легче, чем признаваться во всем человеку. — Он снова собирался заниматься поисками Димы. А я больше не могу так! Не могу постоянно за него волноваться. Прошло три года, о нем — ни слуху, ни духу. Я надеялась, он успокоится, забудет. А он никогда не забывает. И теперь опять собирался куда‑то ехать на его поиски. Я сказала… — Глаша поймала мимолетный загнанный взгляд, а потом Саша снова сосредоточилась на глади чая. — Я сказала, что он ведет себя как отец.

Девушка ожидала какой‑то реакции — подтверждения, что действительно дура, непонимания, жалости, но Глаша осталась безучастной, по крайней мере, внешне.

— А он?

— Он ушел. Просто ушел. Спросил, этого ли я хотела.

— А ты хотела этого? — теперь Саша обводила взглядом комнату, все так же избегая смотреть в глаза Глаше.

— Нет, — от окна к плите, за спиной няни Самарского. — Не знаю, — поверх ее головы, в сторону двери. — Не знаю, Глаша, я ничего не знаю! — обратно к окну, а потом с мольбой прямо на Глафиру. Будто она могла знать. — В последнее время, у нас все сложно. Очень сложно. Иногда — слишком сложно, и дело ведь не только в Диме.

— А в чем? — Саша удивлялась тому хладнокровию, с которым Глаша вела свой допрос. Хотя, именно поэтому, ей скорей всего и было настолько легко открывать душу. Жалей ее Глафира или ругай, Самарская давно бы вновь сменила слова на слезы, а сейчас хотелось именно говорить.

— В нас. Он устает, я раздражаюсь, мы ругаемся. Я злюсь на себя, раздражаюсь еще больше, мы снова ругаемся, и так по кругу. Но самое ужасное… — очередной вздох показался самой Саше слишком тяжким. — Я думаю… Глаша, может так лучше?

— То, что он ушел?

— Да.

— Кому?

— Нам. Может, это правильно?

— Я надеюсь, ему ты это не говорила? — как бы бесстрастно Глаша не выглядела, ее сердце обрывалось на каждом слове девушки напротив. Все сказанное звучало для нее абсурдно. Начиная от причин ссоры, заканчивая мыслями о правильности ухода Ярослава.

— Нет.

— И то славно, — оставив в покое свою чашку, Глафира встала, обошла стол, опустилась на соседний с Сашей табурет. — А теперь слушай меня, малышка. Это все глупости. Ты совершила глупость, он тоже погорячился. Такое бывает. У всех. Но это не повод впадать в крайности. Вы нужны ему, а он вам. Ты не сможешь без него, а он без тебя. Понимаешь?

Саша кивнула.

— Ты пыталась с ним поговорить?

— Мы говорили, — Саша вспомнила их единственный разговор по телефону, двухдневной давности и непроизвольно поежилась. Она успела забыть, насколько Самарский умеет быть по — деловому холоден, насколько он умеет быть холоден к ней. — Но я не… Мы говорили не о том.

— А о чем? — не сдержавшись, Глаша хлопнула в ладоши. — Как можно было говорить не о том?

— Он бы не дал мне… Это Ярослав, Глаша. Он бы не дал мне и слова сказать, ему не нужны мои извинения.

— Конечно, не нужны, Сашенька. Ни ему, ни тебе. Извинения никому не нужны. Нужно понимание — ему — что ты не считаешь его циничным уродом, а тебе, что он услышал тебя.

Саша скривилась, осознавая, что Глафира сто раз права. Именно так, в сущности, она и обозвала Ярослава. Константин Львович был когда‑то самым настоящим циничным уродом.

Глафира знала правду обо всем, что когда‑то раскололо жизнь Саши на «до» и «после». Знала, и не подбирала выражений, характеризуя ситуацию. А Саша о подобном и не просила — лучше суровая правда, чем постоянные приукрашивания.

— Выбрось из головы эти глупости, Саша. Поняла? — Глаша взяла лицо Самарской в ладони, заглядывая наконец‑то в глаза. — Это все ваша дурь. Твоя и Ярослава. Вы любите друг друга и Лизу. Она уже спрашивала, где папа? — Саша попыталась кивнуть. — Если не хочешь врать собственной дочери и чувствовать себя глупо уже с ней — поговорите с Ярославом.

— Он не станет…