Залежь

Склад горючего Семен принял, и должность эта оказалась не такой уж стариковской и простой. Целых два дня безвылазно с потемок до потемок разбирался он, что к чему, и вникал в суть накладных, требований, циркуляров, справок, журналов, лимитов, норм, ордеров, ведомостей, отчетов и удивлялся тому, как дедушка Егор умудрился не взорвать ни единой машины, перепутав все на свете.

Сзади зашаркали шаги, и не успел Семен оглянуться, кто там еще торопится, как его подхватили под руку.

— Можно?

— Шура? Вы куда это на ночь глядя, если не секрет?

— Секрет. На свиданку. Да нет, шучу. Наум попросил на мельнице с двенадцати поработать, зерно попринимать.

— Так рано ж еще! До двенадцати-то сколько, — померцал Семен перед Шуркиными глазами светящимся циферблатом именных часов. — До двенадцати далеко.

— И до мельницы не близко, — вздохнула Шурка и, казалось, совсем некстати тихонько пропела:

За обелисками
Село Никольское…
В Сибирь неблизкую
Дорога скользкая.

— Это про декабристок песня, — пояснила Шурка и опять вздохнула. — Счастливые они были женщины, декабристки.

— Как сказать, — пожал плечами Семен.

— Счастливые. Нет женщины счастливей той, которой есть за кем идти.

Шурка наклонила голову, коснулась виском орденских колодочек и то ли рассмеялась тихонько, то ли всхлипнула.

— Фу, а керосинищем прет от тебя…

Тухли в окнах керосиновые лампы, слепла улица, перекопанная широкой тенью от галагановского амбара с духмяной постелью из свежего сена внутри и с кучей бревен около. Щелеватых, вымытых добела дождями, высушенных до звона зноем, отполированных ветрами. Бревна эти были заготовлены на малуху, маленькую такую избеночку в глубине двора, в каких кухарничают хозяйки летом и спят молодожены спервоначалу. Но Галагановым малуху срубить помешала война, и лежали те бревна четыре с лишним года без движения и пользы, если не считать за пользу, что собиралась на них теплыми вечерами молодежь, лопались балалаечные струны и дружили, просиживая ночи напролет, полуголодные парочки. Природа свое берет. И не стало для Семена той, вчерашней Шурки, была только Шурка сегодняшняя.

Имел Семен твердое намерение погулять, похолостяжить с годик, но, поглядев, что сверстники его и даже моложе некоторые женаты, ребятней, семьями давным-давно обзавелись, да еще отведав Шуркиной переспелой любви, сократил Семен назначенный себе срок.

— Что я тебе хочу сказать, Александра Тимофеевна. Сыграем на Октябрьскую свадьбу?

— Приспичило. Я только вкус поняла… под шинелью твоей греться. Ни-ни-ни-ни, и не выдумывай, и не раньше Восьмого марта.

— Сашка, не балуй, время идет.

— А тебе его жалко, скажешь. Мне так вот нисколько не жалко. У бога дней много. Восьмого марта. Эх, Сеня, Сеня, до чего мы с тобой дожили — отлюбить торопимся. Ну-ну-ну! Не очень-то, а то бревна раскатятся.

Семен выпустил Шурку, прикрыв ее полой шинели.

— Ладно, Саша, давай не по-твоему, не по-моему, середина на половинку — в Новый год.

— Посмотрим. Не дадут нам жениться, Сеня. Так что лучше уж не затевать, не скандалиться. Повстречаемся, посидим на бревнышках, пока тепло, и разойдемся по морозцу.

— Это почему? Кто нам может запретить, если мы решили?

— Да хоть та же маменька твоя. Она вон сейчас здоровается со мной сквозь зубы, что потом из нее будет.

Знала Шурка, что куда повернет тетка Анна — там и дорога. И Семен знал. Все знали. Никогда никто не мог предположить только, куда она повернет.

— Сенька! Ну-ка иди, помоги воды натаскать.

Вызвала Анна сына в ограду, чтобы Григорий не впутывался в ее дела, и безо всякой артподготовки пошла в атаку:

— Ты что ж это, друг ситцевый, жеребцуешь, девку, себя и нас позоришь на старости лет? Не забывайся, смотри, какой билет на груди носишь.

— Да вы с чего взяли, мама? Никого я не позорю.

— Сказывай, — потрясла пальцем около Сенькиного носа. — Слепая, как же, не видит мать. Вы до коих пор будете по бревнам да амбарам пыль, грязь, сплетни собирать? В родительском доме вам места мало? Ишь ведь в мальчики-девочки разыгрались. Седина — в бороду, бес — в ребро? Или вводи ее в дом, или…

— В дом она не пойдет.

— Поведешь — пойдет. Не пойдет. Когда свадьба?

— Не знаю, я на Октябрьскую предлагал.

— Еще чего выдумал? Октябрьская — праздник, свадьба — обряд, и нечего их мешать. После уборочной сразу чтоб расписались мне. — И помягче: — Чего скрывал-то?

— Да… Не насмеливался. Думал, вы против будете.

— Это еще почему?

— Ну… Разговоры о ней ходят. Якобы парней имела.

— И ты не святой. Около святых черти водятся, — сожгла последний мост Анна.

Свадьбу сыграли по всем правилам, но перейти на мужеву фамилию Шурка отказалась наотрез. Мало ли что.

3

Мелькали столбы, пошатывало вагон, маялся бессонницей Федор Чамин на полке, наверстывал время паровоз.

— Ид-ду в Уфу, ид-ду в Уфу, — твердил он одно и то же, забыв, что Уфу давно проехали. Челябинск давно проехали.

— Петропавловск скоро, Евлантий Антоныч! — влетел в купе Вася Тятин, взбудоражив пылинки в луче солнца.

— До Петропавловска, Василий, еще потянешь нос.

— А сколько? Кэмэ пятьсот?!