Залив 9/8

Наташа могла бы не лететь, а остаться. Лететь? Я бы хотел. Лететь с ней. Хоть куда, да за пределы Солнечной сстемы, и читать ей стихи — однако, стоп! — любая баба ищет выгоды, и Наташа вряд ли представляет исключение. Я же ехал в лифте. Наташа считала этажи: два (первого нет и не было, вот счастье-то приходнувшемуся лифтом), три и так далее. Не имел ни малейшего понятия о том, который час. Было темно. Спутники, эти приблизительные хронометры, сохранились в тучах. Скучно, но только поначалу. Меня переколбасили чувства, за тридцать секунд драйва я кое-что пережил. Наташа, хотел сказать я ей. Вспоминая позже свое состояние, я не мог нашарить ни одной мысли — только имя. Осталось пять секунд, четыре, три — выходить нам вместе — две, одна, ноль. Старт. Я в космосе. Или, наоборот, в преисподней. Я поймал ее взгляд. Какой-то несообразный. Эдакая милая кругленькая мордашка, далеко не красавица, не Ассоль какая-нибудь, даже конопушки на лице. Муж в отъезде. А ей надо бы что-то приколотить. Грязный подоночный анекдот. Она что-то сказала — в ответ я невнятно мотнул головой. До чего же они отвратительны, боже, одним фактом существования. Вечно что-то не так. Хамство их беспредельно. Все, на что они способны — украсть, нахамить, оболгать. Иногда развинув ноги. Еще они делают вид, что умеют тарабанить по клавишам. Лет двадцать или около того меня это раздражало, более того, бесило, теперь же стало просто уморительным. Моя коллега по образованию редактор. Ей не дано понять, что после точки надо ставить пробел. Ее записки я остерегаюсь читать при клиентах из страха, что меня согнет так, что я свалюсь под стол. Редактор, мля.

Лифт ехал вниз! Нумерацию этажей следовало воспринимать со знаком «минус». Ну конечно. Все так, как и задумано. А взгляд Наташи становится все загадочней с каждой меняющейся зеленой циферкой, вот сайенс фикшн. Триста двадцатый уже давно проехали. На табло нарисовалось что-то вроде триста двадцати семи или двадцати восьми, затем числа стали уменьшаться. Не верить своим глазам, нажать что-нибудь наобум, кнопку «стоп», например (где она в этом чертовом новом интерфейсе?!), заорать в сетку — за сеткой наверняка находится микрофон диспетчера, или дежурной, иначе на кой черт вообще эта сетка, жестянка с дырочками, но нет, ведь ты побоишься выглядеть трусом. Кстати, и перед собой тоже.

Индикатор, разумеется, лгал. Мы спустились уже на несколько десятков миль под поверхность небесного тела. Двери наконец открылись. Привычными движениями мы надели кобуры с бластерами и шагнули на открытую площадку второго лифта. Вновь заскользили уровни. Эстетика цитадели оставляла желать лучшего. Так, по-простому, с увесистой штуковиной на бедре человек кажется себе куда весомей, нежели обыденный пассажир в ПАЗике, подумал я. Мы готовились к борьбе. Начиналась наша смена. Проклятые твари заняли верхний уровень, уложив кучу народа. Нашей задачей было навести порядок. Против ограххов, к сожалению, не существовало никакого средства, кроме старого доброго бластера. Все попытки применения оружия массового поражения, вплоть до термоядерного, почему-то приводили к фиаско. Несчастные стратеги лишь разводили руками; до чего же жалким это было зрелищем! Полковники и генералы, увешанные побрякушками, тонули в идиотической болтовне. Так называемые ученые, озираясь на спроецированную карту, глубокомысленно перетирали общеизвестные истины (и за что им только платят, причем немало, — вот мысль, которая грызла мой мозг наподобие маленького хищного зверька), выкуривая туеву хучу сигарет и выпивая десятки литров черной жидкости, которая называлась тут почему-то кофе — воз же оставался на том же самом месте. Ограххов нельзя было уничтожить просто так, закидав ядерными бомбами — ограхх был един. Это был мозг. И в то же время каждый ограхх был индивидуален. Никто не мог понять сего парадокса. Это нужно было попросту принять. Единственным вариантом оставался поединок — иной раз переходящий в рукопашную. Но в данном случае у человека было не много шансов. Насчитывалось буквально три случая, когда гомо сапиенсу довелось одолеть тварь. О’Тилли, чью победу можно засчитать лишь с натяжкой, как это ни цинично звучит, поскольку в схватке он погиб сам, Мак-Ферсон и Иванов. Иванов, бодрый старичок, вот кого я безмерно уважаю! Глядя на его мутноватый портрет, трудно поверить, что этот худощавый блондин, которому следовало бы, по идее, сидеть в кабинете и строчить резолюции, смог добраться до нервного центра чудовища (это невероятно сложно) и выключить супостата навсегда. Иванову, как сказал как-то Толян, не грех было бы налить. Иванова, впрочем, умел держать дистанцию. А мог и рявкнуть, вступившись за права так называемых простых людей. Все помнят случай, когда он не побоялся наорать на самого Хомченко — повод был: с уборщицей Альмирой Вагатовной поступили явно несправедливо. И Хомченко признал вину начальства (в приватной, впрочем, беседе).