Залив Гавана

— Джордж Вашингтон Уоллс.

— Да, имя говорит само за себя. И вот теперь я здесь, как мальчишка слежу за каждым, с кем разговаривает Исабель. Должен признаться, вы удивили меня. Прошлой ночью я повел себя не лучшим образом. Моя проблема в том, что я старший представитель радикалов в бегах на Кубе, но становлюсь ребенком, когда дело касается Исабель.

— Ничего, — Аркадий решил поменять тему разговора: — Ну и каково это — «быть в бегах»?

— Нормально. В Восточной Германии, когда она была демократической республикой, светловолосые Хильды и Ильзы с удовольствием выстраивались под знамена черного командира. Я считал себя Богом. А тут я пытаюсь выжать хоть одну улыбку из Исабель.

— Вы ведь здесь уже давно.

— Я здесь уже целую вечность. Понятия не имею, что втемяшилось мне в голову. По правде говоря, я постоянно говорю не то, что думаю. Я сказал: — Я не буду воевать, я не позволю вам помыкать моими черными братьями на юге, я угоняю этот чертов самолет. А на самом деле я думал: «Боже правый, я этого не хотел, пожалуйста, больше не наказывай меня». Честно говоря, я не предполагал, что они сядут в Гаване. Я смотрел на них, вытаращив глаза, и размахивал большим ковбойским ружьем в кабине самолета, они, наверное, подумали, что я чертовски опасный псих. Когда я вышел из самолета, одна из стюардесс дала мне маленький американский флаг. О чем она думала, эта кукла? Понятия не имею, но я его сжег. Фотографии были везде. Руководство ФБР лезло на стену. Они сделали меня самым опасным преступником и героем для половины мира. Вот кем я был последние двадцать пять лет — героем, или тем, кого они хотели во мне видеть. Они были уверены, что я закаленный революционер, и посылали меня в лагеря к палестинцам, ирландцам, красным кхмерам — самым страшным людям на земле; оказалось, что я обычный трепач из Афин, штат Джорджия, который с легкостью мог цитировать Мао, немного играть в мяч и, возможно, получил бы стипендию Родса в Оксфорде, если бы не оказался в Гаване. Эти ребята не шутили, они были страшными, очень страшными. Увидишь таких во сне, не проснешься. Представляете, о чем я?

— Пытаюсь.

— Лучше не стоит. В конце концов, они отступились и вернули меня в Гавану, устроили на работу не бей лежачего — переводить с испанского на английский. Это был почти конец, но я все еще был полон революционных идей и переводил по тридцать страниц в день, пока мои кубинские коллеги не отвели меня в сторону и не сказали: «Джордж, какого черта? Мы переводим по три страницы в день, а ты нарушаешь установленную квоту». В тот день, когда я услышал эти слова, я понял все об этом острове Свободы. Меня вдруг осенило. Когда идеи Карла Маркса достигли этого берега, все, о чем мечтала Куба, это о стакане холодного дайкири и хорошей сигаре. Знаете, когда Советский Союз платил по счетам, здесь было что-то вроде вечной вечеринки. К сожалению, вечеринка закончилась.

— Однако… — Аркадий пытался соединить образ героя, потрясшего мир, с образом пройдохи.

Уоллс уловил его мысль.

— Да, знаю, я кое-что из себя представлял. То же самое можно сказать и об Элдридже Кливере и Стокли Кармайкле.[21] Брат Кливер вернулся в Штаты отсиживать тюремный срок, а Стокли свихнулся в Африке, расхаживая в военной форме с ружьем в Киссидугу и ожидая, когда революция постучится в его дверь. Итак, скажите мне, Исабель просила вас помочь ей уехать с Кубы?

— Да.

— Ну да, она помешалась на этой идее, она помешалась на мужчинах, которые, как она думает, могут ей помочь. И она права, они никогда не позволят ей стать прима-балериной здесь, и они никогда не выпустят ее отсюда. Вы ее любите?

— Я только что встретил ее.

— Но я видел вас вместе. Мужчины очень быстро влюбляются в нее, особенно, когда видят, как она танцует. Иногда они из кожи вон лезут, предлагая ей помощь.

— Я бы помог, если бы имел такую возможность.

— А, так вы понятия не имеете об истинной ситуации.

— Уверен, что так оно и есть, — признался Аркадий. — Вы знаете Сергея Приблуду?

— Я знал. Слышал, что его тело выловили из залива. А вы тоже шпион?

— Следователь прокуратуры.

— Но вы друг Сергея?

— Да.

— Давайте поговорим на улице, — Уоллс провел Аркадия мимо пальм маленького дворика на улицу, где у обочины стоял белый американский кабриолет с хромированными молдингами и красным кожаным салоном. Закругленные «хвостовые плавники» заканчивались серебряными кольцами, на багажнике было углубление для запасного колеса. Как будто знакомя Аркадия с человеком, Уоллс сказал:

— Крайслер «империал» 1957 года выпуска, триста двадцать пять лошадиных сил, восьмилитровый двигатель, трехскоростная автоматическая трансмиссия, подвеска Torsion Aire. Автомобиль Эрнеста Хемингуэя.

— Вы имеете в виду, такой же, как у Хемингуэя?

— Нет, это действительно машина Хемингуэя. — Уоллс провел рукой по крылу. — Он принадлежал папаше Хемингуэю, теперь он принадлежит мне. Я хотел поговорить с вами о письме, которое должно прийти из России для Исабель. Она говорила вам о своей семье?

— Немного.

— О своем отце?

— Нет.