Заложник

Очень хорошо говорили Донченко и Петр Щетинкин. Ну просто так здорово, что в носу щипало. А женщины, так те, не стесняясь, утирали слезы и всхлипывали. Одна вдова сидела каменно-спокойная, с остановившимся взглядом и голубоватым лицом.

Слушал их Александр Борисович и вспоминал старые стихи, которые, помнится, прочитал где-то еще в ранней юности. Тогда запомнились, а смысл вот, как бы сам по себе, обозначился только сейчас. Не все и вспомнил-то, всего несколько строк.

…Отчего ж немыслимо
Дать цветы при жизни нам?
Часть бы этих лилий… —
Мы б еще пожили….

Да, так ведь и получается в жизни… Одному недодано, другому, а там, глядишь, уже практически все хоть в чем-то, но обязательно обойдены. Кто воспринимает как вполне естественное положение вещей, а кто нервничает и корит окружающих. И себе, и другим жизнь портит…

Но, может быть, это происходит оттого, что родились мы и выросли совсем в другом обществе? Где, несмотря на многие издержки, человек человеку был все-таки друг? Или нас заставляли так думать, верить, а мы охотно, между прочим, соглашались, потому что положительных примеров было, что ни говори, гораздо больше, нежели отрицательных. И, совершив достойный поступок, каждый был все-таки уверен, что Родина его не забудет. Пусть и после смерти. Хотя цветы, конечно, лучше бы при жизни… Ну а что сегодня? А это ведь про нас, нынешних, и написано вон еще когда! «С своей волчихою голодной выходит на дорогу волк…» Волкам необходима свобода действий, иначе они передохнут все. Странно только, что они против стада. Легче ж охотиться! Или выбивать одиночек безопаснее? Вот и получается, если вернуться к той, «другой математике», что в обществе равнодушных и незащищенных от волков обитателей сотня «плюсов» в сумме обязательно выдаст жирный «минус»… Поэт страдал в шестидесятых, даже и не догадываясь, что воистину «немыслимо» все станет лишь сорок лет спустя, сегодня…

А застолье между тем катилось уже будто с горы.

Успел Александр Борисович и в свой адрес выслушать несколько приятных слов. Сам, в свою очередь, отметил исключительную роль Платона Петровича, переломившего, по его убеждению, «высокое» общественное мнение в пользу Алексея Георгиевича. Большой портрет с траурной лентой сбоку висел над буфетом и притягивал к себе внимание. Красивое, умное лицо, открытый взгляд… Седина на висках. Ну да, та самая…

Народ постепенно терял нить рассуждений, «самоорганизовывался» в отдельные группы. Вероятно, по интересам. Миловидная и молчаливая вдова, которая вначале куталась не от холода, а от душевного, вполне понятного озноба в черную шаль, теперь постоянно курсировала между столом, за которым уместилось больше двух десятков человек, и кухней, притаскивая новые и новые тарелки с закусками, бутылки со спиртным. Ей помогали две-три женщины с раскрасневшимися лицами.

Меньшой в семье, Лешка, играл в своей комнате, рыча там, как авиационный двигатель. Старший, Саша, сидел со всеми за столом, но ни к чему не притрагивался. Слушал, а глаза его были не по-детски печальными и глубокими.

— Скажи, тезка, — обратился к нему Турецкий, — а ты был там, где самолет-то разбился?

Тот отрицательно помотал головой.

— А хочешь?

Он закивал и даже будто засветился интересом.

— Людмила Васильевна… — Турецкий поднялся и перехватил вдову в коридоре с очередной порцией холодца в руках. — Вы не станете возражать, если мы с Сашей съездим в тот лес?

У нее вдруг руки опустились. Турецкий едва успел подхватить тарелку.

— Я и сама там еще не была… — сказала она потерянно. — Машина-то есть, да водить некому… Сказали, там и нет ничего, кроме ямы… Обломки свезли…

— Так я ж на машине. Как вы, не знаю, но, может, еще кто-нибудь захочет?..

Предложение Турецкого вызвало неожиданный прилив энтузиазма. Ехать к месту падения самолета захотели вдруг все. Но стало проблематично другое: кто поведет машины, которых, кстати, хватало? Руки-то водительские были не совсем уверенными. Впрочем, на словах уверенными тут были все без исключения, но Александр Борисович, который практически не пил за столом, а только пригублял, чтоб не сильно наседали соседи, видел, что мероприятие может стать опасным. И уже не рад был своему предложению.

Но, когда имеет место взрыв энтузиазма, находится и кардинальное решение. Да оно, в общем-то, и верное, ведь в городе, связанном с авиацией, не умели водить машины разве что малыши. И стоило выйти во двор, как трезвых водителей для хорошего дела вмиг набралось с лихвой.

К Турецкому сели Мазаевы, Донченко и Платон Петрович. Лешку взяли на колени. После чего остальные гости, набрав в багажники выпивку и закуску, разместились по другим машинам, и кортеж тронулся.

Вот так они и начали по земле крестный путь Алексея Георгиевича…