Читаем Заложник. История менеджера ЮКОСа полностью

Владимир Переверзин

Заложник: История менеджера ЮКОСа

Предисловие

То, что никто не читает

Предисловия писать почетно, а читать их глупо. Скорей, скорей к книге – и это правильно. Послесловие – да, почитать можно, если возникнут вопросы. Но здесь вопрос после прочтения один, и я не буду тут его воспроизводить ввиду его очевидности.

Про автора, Владимира Переверзина, сказать все-таки надо. Мы познакомились с ним меньше чем через месяц после его выхода из тюрьмы. Просто однажды на заседание «Руси сидящей» пришел очень красивый и стильный парень. С розами. Мне вообще-то не до него было, у меня как раз в это время родного мужа второй раз сажали, но парня я сильно заприметила, глаз хороший у него был, умный и веселый. Таким-то он и оказался, Володя Переверзин, только лучше. Снюхались мы с ним мгновенно. Кто ходит на митинги с флагом ЮКОСа? Володя Переверзин. Кто переписывается с сошедшими с ума от горя матерями погибших в тюрьмах ребят и тащит меня на край света за утешением? Володя Переверзин. Кто травит страшные тюремные байки так, что волосы стынут в жилах, и ноги сжимаются в кулаки, и плачешь, и смеешься, и вот тут тень любимого Чехова А.П. с нами в уголку уже скоро будет осязаема? Это Володя Переверзин. Кому можно позвонить в три часа ночи с оригинальным сообщением, что тут всех повязали и срочно нужна помощь? Это Володя Переверзин.

Я вам так скажу, дорогие читатели. Много чего я в тюрьмах повидала такого, во что нормальный человек поверить не сможет никогда, но вот в одну сцену я бы лично не поверила, несмотря на весь свой опыт, если бы не свидетели и если бы не фоточки в телефоне. Полетели мы как-то с Володей в Берлин, по делу срочно, на семинар насчет свободы. Хороший был семинар, душевный и полезный, а после семинара лично у меня был митинг запланирован напротив российского посольства. Ну и без Переверзина не обошлось. В общем, после митинга в хорошей берлинской компании временно отъехавших соотечественников ездили мы по разным делам и встречам целый день, плотно заполненный. И вот в конце этого дня едем мы в метро, и одна девочка, берлинская студентка, вдруг возьми да и скажи: я в теплое время года вот в такой майке на митинги хожу, а сегодня у меня сверху курточка. И на этом месте курточку расстегивает. И мы видим майку, на которой написано: «Свободу политзаключенным!» и фамилии. И первое, что мы видим, – Vladimir Pereverzin. Пауза. Володя смотрит на девочку, девочка – на него. И они медленно понимают. Они оба медленно узнают. Мы все узнаем, что происходит – что произошло, что еще будет происходить. За несколько секунд перед глазами, перед сердцем и мозгами пронеслась длинная и очень важная история. Сразу много важных историй, которые встретились в одной точке.

Политзаключенных в России все больше. Я хочу видеть такие сцены все чаще. И мне очень хочется, чтобы это видел наш дорогой читатель.

А про книгу я не буду. Это невозможно. Ибо это лучшее, что я когда-либо читала про тюрьму. То есть про волю.

Ольга Романова,

журналист, основатель общественного движения

«Русь сидящая»

Глава 1

Освобождение

Спальный район на юго-западе Москвы. Панельный дом серии П-44. Раннее утро. «Бззззззз…» Резкий звонок неожиданно врывается в мой сон. Я пытаюсь понять, откуда идет звук. Мобильник выключен, будильник я не заводил. Последние семь лет я ежедневно просыпался под вой сирены и истошные крики дневальных: «Барак, подъем!» Я не сразу понимаю, где нахожусь. Звонит домашний телефон, которым я практически не пользуюсь – я даже не знаю его номер. «Вы что, не слышите, как меня заливаете?» – доносится до меня раздраженный женский голос. «Там же булькает!» – продолжает она. Я в панике бегу проверять батареи, которые мне меняли вчера. На полу лужа, из батареи тоненькой струйкой бежит вода. Я беру тазик и тряпки, пытаюсь бороться со стихией. Звоню сантехнику. Он утром включил стояки, и у меня обнаружилась течь. Неисправность устраняется быстро – вчерашние мастера забыли затянуть гайку. Мы спускаемся вниз к соседям, чтобы оценить нанесенный ущерб. Долго звоним в дверь. Нам никто не открывает. «Да пошла она… – бросает сантехник. – Раз не открывает, значит, не сильно ее и залили». Сантехник уходит по своим делам, а я возвращаюсь в квартиру. Опять звонит телефон. Опять соседка снизу. Она возмущенно что-то кричит в трубку. Пытаясь сгладить ситуацию, вежливо говорю ей:

«Я только что с сантехником спускался к вам, и вы не открыли».

«Я принимала душ», – отвечает она.

«Я могу сейчас спуститься к вам», – предлагаю я.

«Зачем?» – интересуется она.

«Чтобы оценить и возместить ущерб, который я вам нанес», – сообщаю я цель своего визита.

«Нет, я вас не пущу. Я боюсь с вами рядом жить и не знаю, чего от вас ожидать», – выдает она.

* * *

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное
Рахманинов
Рахманинов

Книга о выдающемся музыканте XX века, чьё уникальное творчество (великий композитор, блестящий пианист, вдумчивый дирижёр,) давно покорило материки и народы, а громкая слава и популярность исполнительства могут соперничать лишь с мировой славой П. И. Чайковского. «Странствующий музыкант» — так с юности повторял Сергей Рахманинов. Бесприютное детство, неустроенная жизнь, скитания из дома в дом: Зверев, Сатины, временное пристанище у друзей, комнаты внаём… Те же скитания и внутри личной жизни. На чужбине он как будто напророчил сам себе знакомое поприще — стал скитальцем, странствующим музыкантом, который принёс с собой русский мелос и русскую душу, без которых не мог сочинять. Судьба отечества не могла не задевать его «заграничной жизни». Помощь русским по всему миру, посылки нуждающимся, пожертвования на оборону и Красную армию — всех благодеяний музыканта не перечислить. Но главное — музыка Рахманинова поддерживала людские души. Соединяя их в годины беды и победы, автор книги сумел ёмко и выразительно воссоздать образ музыканта и Человека с большой буквы.знак информационной продукции 16 +

Сергей Романович Федякин

Биографии и Мемуары / Музыка / Прочее / Документальное