Заложник удачи

Рыцарь невольно охнул. Кажется, кмети, вымещавшие на его костях злобу за сломанный нос Юшки, постарались на славу. Теперь острой болью отзывался не только правый бок, но и левый.

— Что, досталось от кметей? — нахмурился Сыдор. — Ничего… Я им устрою, сладкая бузина. Дорофей! Дорофей, тудыть твою в кочергу!

— А? Здеся я, Сыдор… — Бортник вывернулся из темноты быстро — вне всякого сомнения, крутился поблизости.

— Что ж ты мне не сказал сразу, что здесь пан Годимир из Чечевичей? Это ж тебе не курица яйцо снесла! Это пан рыцарь! Герба Косой Крест! Я тебя спрашиваю, сладкая бузина, или кого?

— Да я, понимаешь… Откель же мне знать-то, Сыдор…

— Я тебе дам — «откель знать»! За Яроша, значит, побеспокоился, сладкая бузина! Бежал, через голову перекидался! А как про моего давнего друга, пан Годимира, настоящего хоробровского рыцаря, доложить, так — «откель знать»? Да я тебя…

Разбойник взмахнул плетью, висящей до того на темляке вокруг правого запястья. Дорофей ойкнул и присел, закрывая голову руками, но убегать и не подумал.

Годимир пошатнулся и, если бы Хитран не кинулся опрометью, не поддержал за локоть, непременно упал бы ничком в пыль.

— Не виноватый я! Не знал, понимаешь, Сыдор, не знал! Он опосля пришел, сам! — скулил Дорофей, ежась под несильными, скорее для острастки, ударами.

— Я те дам, сладкая бузина! Ты у меня попляшешь! — приговаривал главарь.

Хитран хохотал вполголоса, стараясь удерживать одновременно и рыцаря, и факел.

А Годимир уже не глядел на пререкающихся разбойников.

Держа в поводу светлого (ночью и не разберешь — то ли серый, то ли буланый) коня, к нему шагала самая прекрасная панна из всех, ранее виденных. Огромные глаза обрамлены ресницами, длинными, черными и густыми. Прелестное белое лицо с ровным носом и пухлыми губами. На щеках ямочки. Брови раскинулись словно крылья атакующего сокола. Бархатная беретка с эгретом[25] не скрывала каштановых локонов, слегка вьющихся вдоль щек.

Одевалась незнакомка по-мужски — черная куртка-дублет с воротничком из белки или колонка, свободные кожаные порты и сапожки. Широкий, усыпанный бляхами, пояс, даже на вид тяжелый, стягивал тонкую талию. Слева на поясе висел короткий меч — в Поморье такое оружие носят лучники на случай рукопашного боя, а справа — корд с вычурной витой крестовиной.

Должно быть, это ее голос слышал Годимир.

Рыцарь, совершенно ошалевший, попытался выпрямиться и отвесить изысканный поклон, как и подобает в присутствии прекрасной панны, но позабыл о своем бедственном положении, запнулся ногой за ногу и едва не упал. Вернее, упал бы, не приди на помощь Хитран. Разбойник едва не уронил факел, но Годимира удержал.

— Ага! Проняло? То-то же, сладкая бузина! — засмеялся Сыдор. — Да не тянись ты, не во дворце, чай.

Девушка поравнялась с вожаком хэвры, остановилась рядом, касаясь плечом плеча. Она едва доставала эгретом до уха Сыдора, но из-за гордого постава шеи, вздернутого подбородка казалась выше своего роста. Картинно опустила ладонь на рукоять корда, подбоченилась:

— Познакомь нас, что ли, Сыдор… А то невежливо как-то.

— Да запросто! У нас тут без церемоний благородных. Все по-простому. Это пан Годимир герба Косой Крест из Чечевичей, что поблизости от Быткова, странствующий рыцарь. Насколько я помню, — лесной молодец хохотнул, словно поперхнулся, — мечтает убить дракона. За тем и в Заречье забрался. А теперь позволь тебе, пан Годимир, представить ее высочество, королевну Аделию из Ошмян. Да челюсть подбери-то, сладкая бузина!

Словинец и сам понял, что должен выглядеть нелепо с открытым ртом и выпученными глазами, а потому попытался, насколько удастся, овладеть нахлынувшими чувствами.

— Счастлив познакомиться, твое высочество. Честно признаться, не надеялся свидеться.

— Вот как? — улыбнулась Аделия (ну, уж это не самозванка?). — Почему же, позволь поинтересоваться, пан рыцарь? Неужели из-за моего чудесного исчезновения из батюшкиного замка в Ошмянах?

«А ты как думаешь, твое высочество?» — хотел спросить Годимир, но земля неожиданно ушла у него из-под ног. Усталость и издевательства селян наконец-то взяли верх над природной выносливостью и молодостью. Последним, что запомнил рыцарь из событий того дня, был багровый отблеск факела в глазах королевны, делавшей ее похожей на того самого суккуба или вомпера, про которого рассказывал Сыдор-Пархим, сидя на передке телеги.

Утром Годимир проснулся по давней привычке — с рассветом. С удивлением обнаружил, что лежит на сеновале, а под голову подсунут скрученный в тугую «колбасу» зипун. От ночного холода и сырости его укрывали сразу три бараньи шкуры, заботливо подоткнутые и расправленные.

«Это они зря, — подумал рыцарь. — Я же мокрый, как…»

И тут он понял, что не ощущает на себе одежды.

Голый? Да. Точно голый. Вот это да!

Как же теперь выбираться? Может, кмети по селам словинецким и заречанским и бегают купаться на реку голышом все вместе — и мужики, и бабы, — но в благородном паныче с младых ногтей воспитывали стыдливость, сопутствующую утонченности.