Заложник удачи

— Черная стрела — это древний символ, который короли Заречья отправляют соседям в случае опасности. Она хранится и у нас, и в Островце, и в Ломышах, и в Убереже, и в Остке… Отголосок давних времен, когда загорцы тревожили рубежи наших королевств гораздо чаще и были не в пример злее. Да и горные великаны тогда встречались едва ли не на каждом шагу. Голодные, свирепые, непобедимые в рукопашной… Тогда село помогало селу, город городу, а король королю. Это сейчас они норовят сцепиться, словно бродячие псы над костью. А тогда… Отголосок тех времен сохранился в этой вот стреле. Насколько я знаю, уже лет семьдесят она не доставалась из сундука. Тогда король из Остки просил подмоги против все тех же загорцев. Дело в том, что ее нельзя послать просто так, по пустячному поводу. Ни у кого просто рука не поднимется. Черная стрела — знак истинной опасности, угрозы, которая, если ее не задавить сообща, погубит весь юг Заречья. И если Кремень Беспалый отправил ее, значит, Ломышанскому королевству пришлось взаправду туго.

Молчание повисло над трактом. Только трясли головами, фыркали кони. В глубине леса тревожно кричал удод, жалуясь на судьбу: «Худо-тут, худо-тут!»

Ходась с Велиной стояли на коленях над раненым, как у гроба на панихиде. Годимир застыл на одном колене у ног королевны, которая, глядя на черную стрелу, беззвучно шевелила губами, словно продолжая рассказ.

Рассыпчатой трелью обозначил свое присутствие дятел.

На солнце набежало небольшое, но плотное облачко. Тень предчувствием грядущей беды скользнула по лицам людей.

И тут Дямид рванул тряпку. С пронзительным треском лопнули нити основы и утка. Вздрогнула Аделия. И неожиданно для всех пошевелился и тихо застонал раненый.

— Живой! — радостно воскликнула Велина.

— Благодарение Господу, — выказал особую благочестивость рыжебородый купец.

— Живой? — Королевна, не глядя, сунула стрелу в руки Годимиру. Наклонилась над гонцом. Схватила его за плечо, рывком развернула.

— Ты что делаешь? — удивилась сыскарь. — Он же…

— Мне нужно знать! — проявляя воистину королевскую решительность отмахнулась Аделия. — И он скажет!

Она наклонилась. Низко, почти вплотную к перепачканному кровью лицу. Глаза в глаза. «И дыхание их смешалось», — наверняка сказал бы любой шпильман, когда бы сподобился присутствовать при этой сцене.

— Говори! Ну же!

Заречанка тряхнула незнакомца. Еще! И еще! Откуда только сила берется. Крепкий плечистый мужчина дергался в руках не отличающейся в общем-то богатырской силой девушки словно тряпичная кукла.

— Говори, подлец! Кто тебя послал! Куда! Ну же! Ну?

— Погоди! Добьешь ведь! — схватила ее за локоть Велина. — Разве можно? Перевязать сперва…

— Некогда! Он скажет! Или… — Королевна попыталась встряхнуть раненого еще раз, но рука сыскаря держала, как кузнечные клещи. Не очень-то воспротивишься. — Отпусти! Кому сказала? На моей земле… Я тут…

Аделия вырвала рукав. А скорее всего, как подумалось Годимиру, и не вырвала, а вовсе даже сыскарь подумала и отпустила. Ведь если подумать, раз ты в королевстве своего отца, значит мы все твои гости, и не в обычаях честных людей указывать хозяевам, что они должны делать. В чужой монастырь, как говорится, со своим уставом не ходят.

— Что то будет, что то будет?.. — тоскливо бормотал Ходась.

Королевна отпустила бригантину гонца и он упал на бок, нелепо запрокинув голову и по-неживому выкрутив руку. Застонал еще раз.

— Открывай глаза! — набросилась на него Аделия. — Говори! Говори, кто тебя послал!

Она хлестнула наотмашь ладонью по небритым щекам. Раз, другой, третий!

— Говори! Кто? Откуда? Куда? Ну?

Драконоборец живо вспомнил, как его самого, отравленного и обездвиженного, приводила в чувство Велина, которую он тогда принимал за королевну. Вспомнил соленый от слез поцелуй, вернувший его к жизни. Он ведь тогда искренне считал, что именно поцелуй королевны спас его. А может, не поцелуй, а слезинки разрушили наговор бабки-ведуньи? Слеза, она тоже немалую силу имеет…

— Говори! Ну, говори же!- продолжала мучиться с бесчувственным телом заречанка. — Ну, скажи, пожалуйста!

Гонец как будто дожидался вежливого обращения. Открыл глаза. Мутные, подернутые дымкой боли и муки. Пересохшими губами прохрипел:

— Где… я?..

— Живой! — одновременно обрадовались сыскарь и королевна.

— Кто… тут?..

— Я — королевна Аделия из Ошмян, — развернула плечи, выпрямила спину и, что называется, стала гораздо величественнее заречанка. — А ты кто?

— Вигарь… Десятник стражи… короля… — Раненый попытался приподняться на локте, но застонал и опрокинулся в траву. — Стражи… короля Кременя… что из Ломышей…

— Я поняла уже, — нетерпеливо дернула плечом, сразу испортив все впечатление от предыдущей картинной позы, Аделия. — Что стряслось?

— Стрела… — Вигарь потянулся к шнурованному вороту бригантины. — Где… стрела?

— Здесь, у меня! — подал голос Годимир.

— Передай… в Ошмяны… Беда!

Стражник замолчал надолго. Прикрыл глаза и только губы кусал. Видно, боль от раны вцепилась так, что не до разговоров, будь они самые что ни на есть важные на свете.