Заложники

Когда Роксана кончила петь, господин Осокава собственноручно поднес ей стакан воды – прохладной, но без льда, такой, какую она любила. Рубен Иглесиас только недавно вымыл на кухне пол и натер его вручную восковой мастикой, так что пол сиял, как зеркальная поверхность чистого озера. Мог ли сказать господин Осокава, наливая в стакан воду, которую он предварительно вскипятил и охладил, что это счастливейшие минуты в его жизни? Разумеется, нет. Его насильно удерживали в чужой стране, и каждую минуту он мог оказаться под прицелом оружия каких-то сопляков. Его рацион составляли грубые мясные сандвичи, газированная вода, он спал в комнате, где находились, кроме него, еще пятьдесят мужчин, и, несмотря на то что периодически удостаивался чести пользоваться стиральной машиной, все равно уже подумывал о том, чтобы обратиться к вице-президенту с интимной просьбой, а именно: не будет ли он так любезен снабдить его еще одной парой чистого белья из своего запаса. Тогда откуда это неожиданное чувство легкости, эта горячая симпатия ко всем окружающим? Он взглянул в окно, снова увидел густую пелену дождя. В детстве он не сталкивался с особой нуждой, но испытаний на его долю выпало достаточно: смерть матери, когда ему было десять лет; самоотверженные усилия отца по поддержанию семьи, воспитанию детей, пока наконец – Кацуми как раз исполнилось девятнадцать – отец не ушел вслед за матерью. Две сестры, выйдя замуж, практически исчезли из его жизни. Нет, в родительской семье он не был слишком счастлив. Первые годы, посвященные строительству корпорации «Нансей», в его памяти отпечатались, словно какой-то ураган – разрушительный и стихийный вихрь, уносивший с собой все, что плохо лежало. Множество ночей, когда он засыпал, упав головой на крышку стола, пропущенные праздники, дни рождения, он не замечал даже времени года. Результатом его бесконечной работы стала целая промышленная отрасль, его великое личное достижение, но счастье? Это понятие оставалось для него загадкой, он не в состоянии был постичь его важность, несмотря на кажущуюся простоту.

А потом у него появилась собственная семья: жена и две дочери. Это породило новые вопросы. Если с их помощью он не обрел счастья, то, очевидно, причина этого исключительно в нем самом. Его жена была дочерью друга его дяди. Эпоха браков по договоренности в Японии уже миновала, и тем не менее жену ему нашли другие, потому что у него самого не хватало времени на поиски. Во время ухаживания они сидели в гостиной ее отца, ели печенье, разговаривали мало. Он уставал, он все время работал и даже после свадьбы иногда забывал, что у него есть жена. Он приходил домой в четыре утра и пугался, увидев в постели ее, ее длинные черные волосы, разметавшиеся по его подушке. «Так, значит, это моя жена», – думал он в такие минуты и засыпал рядом с ней. Конечно, со временем положение дел изменилось. Они стали необходимы друг другу. Они стали семьей. Она была прекрасной женой, прекрасной матерью, и, разумеется, он по-своему очень любил ее, но счастье? Когда он думал о жене, то не мог вспомнить ничего определенного. Даже воображая себе, как она его ждет после работы, наливает чай, сортирует и вскрывает корреспонденцию, он понимал, что ни для него, ни для нее это не счастье, а некая накатанная колея, которая позволяет этой жизни течь гладко и спокойно. Она была порядочной женщиной, ответственной женщиной. Он видел иногда, как она читает детективные романы, но с ним она их никогда не обсуждала. У нее был замечательный почерк. Она заботилась об их детях. Но он вдруг задавался вопросом: а знает ли он ее вообще? И была ли она когда-нибудь счастлива с ним в браке? Собственное счастье он держал отдельно и доставал, когда приходил со званых обедов и усаживался у своего проигрывателя. Счастье, если он правильно понимал это слово, было для него чем-то, что до сей поры он находил только в музыке. Он и сейчас находил его в музыке. Но теперь музыка воплотилась в человека. Она сидела рядом с ним на диване и читала. Она просила его сесть рядом с ней к фортепиано. Иногда она брала его за руку – жест столь пугающий и удивительный, что он начинал задыхаться. Она спрашивала его, нравится ли ему это произведение. Она спрашивала его, что он хочет, чтобы она спела. Происходило нечто, чего раньше он не мог себе даже вообразить: тепло музыки и женщины слились воедино. Да, ее голос, самое главное – ее голос, но были еще красивые руки, волна светлых волос на плечах, бледная нежная кожа на шее. Во всем этом был секрет ее огромной власти. Знал ли он хоть одного бизнесмена, которому подчинялись бы с такой готовностью? Более всего его занимала тайна, почему она выбрала именно его, чтобы сесть рядом? Разве возможно, что в мире существует такое счастье и он о нем никогда раньше не подозревал?

Господин Осокава опомнился. Наполнил стакан. Когда он вернулся, то увидел, что Роксана сидит у рояля с Гэном.

– Я заставил вас ждать слишком долго, – сказал он.

Она взяла стакан у него из рук и выслушала перевод.