Заложники

Слайды она смотрела только поздно вечером. Квадратики прозрачных цветных фотографий терпеливо ждали, уложенные в продолговатые белые коробочки. Достаточно было нажать пальцем, и проектор автоматически начинал свое дело. На экране высвечивался Каспарас Даргис — всякий раз иной: вот он на улице, в парке, в сосновом бору, у реки, в театре, на сцене, то один, то с друзьями, изредка и с ней. Антане могла выбрать, на какое изображение глядеть подольше, какое поскорее сменить. Каспарас словно входил сюда сквозь каменную стену и останавливался напротив. Как появлялся, так сразу внезапно и исчезал. Лишь едва слышно щелкала ручка управления.

Собираясь спать, а иногда уже и в постели, Антане слушала записанные на магнитофон стихи в исполнении Каспараса. Он прекрасно умел выбирать поэтов, самые лучшие их произведения, но вдову, хотя она к поэзии была неравнодушна, больше всего волновал голос чтеца. Он успокаивал, как маленького ребенка успокаивает колыбельная.

Случалось, что, убаюканная спокойным и проникновенным голосом, она засыпала и, проснувшись ночью, страшно пугалась: умолкший магнитофонный диск крутился с бешеной скоростью, а кончик ленты с шелестом бился о пульт аппарата.

В начале осени ей позвонили из Театрального музея. Поинтересовались, не согласится ли вдова известного артиста передать музею некоторые личные реликвии Каспараса Даргиса: полученные им дипломы, его письма, фотографии. Антане обещала подумать, но прибавила, что на это потребуется время, так как она еще не просмотрела и не привела в порядок архив покойного. Вообще-то звонок этот обрадовал вдову: значит, ее муж не забыт, значит, кто-то озабочен сохранением памяти о нем.

Не откладывая дела в долгий ящик, вечером следующего же дня, после просмотра слайдов, Антане Даргене остановилась перед письменным столом мужа. Это было его неприкосновенное святилище, куда жена никогда не совала носа. Она даже не знала, что он там хранит. Даргис почему-то всегда держал ящики на запоре, а ключик носил в кармане. Что ж, его дело. Даже теперь, хотя после внезапной смерти мужа прошло уже несколько месяцев, Антане не решалась вторгнуться в тайны письменного стола. Ей казалось, что своим любопытством она оскорбила бы память о покойном. Следовало оберегать обычаи, укоренившиеся за время их совместной жизни.

Звонок из музея впервые побудил вдову взять в руки ключик. Не легкомысленное любопытство толкнуло ее на это святотатство, а серьезное дело. Ради блага самого Каспараса она должна привести в порядок его архив. Поэтому к каждому листику, к каждой папке, извлекаемым из ящиков, Антане прикасалась предельно бережно, словно к святыне. Это тоже было своеобразным волнующим свиданием, неспешной беседой с тем, который ушел.

Рука женщины, опьяненной воспоминаниями, наткнулась на небольшую пачку писем, перевязанную розовой лентой. Она спокойно вынула из вскрытого конверта сложенный листок, но уже первые бросившиеся в глаза строки кольнули сердце. Красивым женским почерком там было выведено: «Милый властитель моих дум!» Антане торопливо перевернула исписанный лист, взглянула на подпись: «Любящая тебя Иоанна».

В глазах потемнело, руки беспомощно опустились. Значит, предчувствие не обманывало. В «Осени беженцев» она увидела то, что для других, наверное, было незаметным.

Какое-то время она сидела беспомощно поникшая, будто после тяжелой работы, отнявшей последние силы. Но мысли были ясные, быстрые и причиняли боль. «Этого нет! — шептала Антане. — Нет, потому что этого не может быть!»

Как только решила это, сразу же стало легче. Посветлело в глазах, ожили руки, спокойнее забилось сердце. Она снова принялась разбирать письма и все, которые были писаны тем красивым женским почерком, откладывала в отдельную стопку. Они должны исчезнуть, словно никогда и не появлялись. Пусть превратятся в пепел, развеются дымом. Антане огляделась по сторонам: искала местечко, где можно развести маленький костер. Но что делать, если в квартире нет ни камина, ни печки? Мелькнула мысль о береге, где она теперь каждый день с удовольствием прогуливалась. Только надо захватить спички.