Заложники

— Объясни ему, что к чему. Он хочет знать, что же решили жемайты.

К ним подошли еще несколько человек. В эту компанию затесался и Гругис. Всем было любопытно послушать, о чем будут разговаривать жемайтский медведь и тевтонский волк.

Крестоносец часто моргал покрасневшими веками, облизывал пересохшие губы и испуганно пятился, будто Скирвайлис и в самом деле на манер жемайтского мишки собирается сгрести его в охапку.

— Передай своему магистру, что жемайты поддержат князя Витаутаса, — сказал Скирвайлис. — Через пять дней наши посланцы выедут в путь, чтобы встретиться близ замка Рагайне. Ждите их там. Если понадобится, они могут и в Мариенбург отправиться.

Посланец ордена пробормотал что-то одобрительно и, осмелев, спросил:

— А как насчет святой христианской веры? Согласны ее принять?

— С какой стати вы навязываете свою веру, как купцы товар? Кто хочет, пусть принимает, — отрезал жемайт.

Говорить было больше не о чем, и тем не менее гости не расходились, голоса в чертогах Скирвайлиса не смолкали. Да и неудивительно — многие давно не видели друг друга. Задержался в кругу беседующих и князь Витаутас. Всем не терпелось узнать у него, что нового в Вильнюсе, в Польше, в Пруссии. Были и такие, кто попросил князя помочь в беде: вызволить из неволи близких или хотя бы узнать что-нибудь об их судьбе. Пытались они вызвать на откровенность и Зигфрида Андерлау, но тот клятвенно заверял, что ни о каких невольниках ничего не знает.

Люди из свиты — проводники, конюхи, слуги — тоже не скучали. Они окружили плотным кольцом Мартина Нака, с которого еще не сошел хмель. Ноги его заплетались, когда он тащился к уютно потрескивающему костру. С краснощекого круглого лица прусса не сходила улыбка. То и дело подтягивая сползающие штаны, он заискивающе заглядывал в глаза развеселившимся людям:

— Пусть этот поганец Андерлау якшается с князем Витаутасом, а я тем временем выпью с вами медовухи!

Жемайты громко расхохотались. Но стоило появиться на пороге дома долговязому крестоносцу и поманить Мартина пальцем, как тот вмиг притих, от его удали не осталось и следа — он послушно засеменил за старшим по положению братом ордена.

Незаметно пролетел короткий осенний день, на дворе стемнело. Многие князья и бояре, не обращая внимания на то, что наступала ночь, засобирались со своими проводниками домой. Ночевать остались лишь немногие.

Князь Витаутас пробыл со своей свитой у Скирвайлиса еще день, а ночью, как было условлено, отправился в путь. Обоим крестоносцам, невзирая на их отчаянные протесты, завязали глаза. Раз уж не осталось в Жемайтии могучих замков, так пусть хотя бы перепутанные тропы да топи, дубравы и гати уберегут жемайтов от опасности.

IV

Целую неделю после дня поминовения духов лил дождь, но потом он все же перестал, а к вечеру будто кто-то сорвал с небес серый полог, и они осветились желтовато-льдистым заревом. Ночью землю сковало морозом и больше уже не отпускало много дней. Мужчины глушили рыбу на озерах и реках под прозрачным стеклянным льдом палицами или обухами боевых топоров.

С тех пор как ударили заморозки, Гругис ни дня не сидел дома. Если он не катался на коньках где-нибудь на болотах, то непременно бродил с охотничьим ружьем по берегу реки или лесам в надежде подстрелить кабана. За это время он сильно сдружился с Вилигайлой, который, желая заглушить душевную боль, часто составлял компанию юному князю. В согбенном, израненном, но все еще сильном теле старца билось отчаянное сердце. Вилигайла знал множество охотничьих тонкостей, а тайны озер и лесов читал прямо как по книге. Гругису казалось, что нет на свете такой вещи, о которой не имел бы представления этот седой как лунь старик. Его главной страстью были схватки с сильными и коварными зверями. Столкновение с ними — предприятие рискованное, и в предчувствии битвы Вилигайлу охватывала нервная дрожь. Оттого он и не любил охотиться на пугливых ланей.

Но самое удивительное было то, что Вилигайла мог договориться на человеческом языке со своим конем. Низкорослый, однако могучий буланый конь чем-то смахивал на своего хозяина: такие же длинные спутанные космы спадали на широкий загривок, шею и глаза. Длинный пушистый хвост волочился по земле, лохматыми были и ноги — казалось, что конь обут в меховые унты. Прожил буланый на свете уже немало лет, и тем не менее прыти этому по-кобыльи любопытному коню было не занимать. Он с любопытством глядел вокруг из-под волосяной завесы, будто видел все впервые. Порой, если что-то привлекало его внимание, тыкался в интересующий предмет мордой и обнюхивал его.

Хозяина буланый любил и слушался с полуслова. Стоило Вилигайле сказать «пошли», и конь покорно ступал следом, а по команде «стоять» замирал на месте как вкопанный.

Однажды Гругис по неопытности совершил бестактность: конь привел его в такой восторг, что юноша попросил отца выменять его на двоих лошадей. После этого случая Вилигайла несколько дней не разговаривал с юным князем и сменил гнев на милость, лишь когда тот попросил прощения.