Заложники

А человек постарше воскресит в памяти другую картину. Он как наяву увидит небольшую аккуратную избушку, жмущуюся поближе к высокой липе, колодец с длинным опущенным журавлем, маленький хлев, скорее похожий на собачью конуру, а за ним — три березы, растущие из одного ствола. По всей вероятности, они были ровесницы липы, такие же высокие, только не столь густые, с белыми, светящимися издалека стволами. Березы срубили, и они лежали все лето рядышком, как три сестры.

Люди частенько вспоминали Ону Ясутене и ее сына Клявиса. А вот главу семейства помнили хуже, потому что старый Клявис очень давно жарким летом внезапно подхватил воспаление легких и умер. В разгар болезни человек пешком отправился в город к доктору, а потом хвастался соседям:

— Ну и совет мне дал доктор! Велел совсем не работать и кушать от пуза. Чтоб он провалился!

Ясутис не стал выполнять рекомендации врача и умер. Овдовев, Она Ясутене завертелась, закружилась в хозяйственных хлопотах, подобно труженице пчелке в медосбор, — и корову подоить нужно, и льна для зажиточных соседок напрясть, и холстины наткать, и сына растить.

Был у Ясутисов лоскут земли, который картузом накрыть можно, буренку свою они выгоняли пастись на опушку, там и сена малость накашивали. Покойный муж ходил на лесоповал, строил переправы — работенки хватало, благо руки у мужика были золотые. А его супруга славилась в деревне как искусная пряха и ткачиха — лишь она была горазда придумывать такие узоры для холстов… Это ее и выручало, когда осталась женщина без мужа одна, когда заботы о хлебе насущном легли только на ее плечи. Хорошо еще, сын рос легко, был здоровым, ладным да смышленым. К семнадцати годам вырос Клявис в заправского работника — куда до него было иному батраку! Оба его родителя на рост не жаловались, и дитя их выросло стройным и высоким, что твой тополь. Не одна соседская дочка бросала тоскливый взгляд в сторону Ясутисовой липы и при этом тяжело вздыхала.

Она Ясутене любила единственного сына нежной, безграничной любовью. Клявис был смыслом и утешением всей ее жизни. Утром и вечером женщина молила бога о том, чтобы всегда, до конца жизни, находиться при сыне, помогать ему, радоваться этому. В материнских мечтах она видела его будущую семью, пригожую невестку, внуков. Смысл же собственной жизни заключался для нее опять-таки в помощи сыну.

До чего прекрасны бывают мечты человека! Однако стоит налететь жизненной буре, и они рассеиваются как дым. Грянула война. Поначалу она прокатилась на восток, обогнув стороной липу Ясутисов и их скромное жилище. Ни одного солдата не встретили в этих местах, разве что пара самолетиков прожужжала однажды высоко в небе и скрылась из виду. Вести об ужасах войны приносили в основном беженцы, измученные, удрученные, несчастные люди. Она Ясутене с тревогой слушала их рассказы, искоса поглядывала на сына, будто желая предупредить его: видишь, что на свете делается, сынок, поэтому будь осторожен. Ведь кто ж не знает — война несет беду прежде всего молодым мужчинам. И мать по вечерам молилась с особым неистовством.

Клявис же, превратившийся с годами в настоящего красавца, казалось, и в ус не дул: частенько пренебрегая опасностью, уходил в деревню, а порой добирался и до города. Дело молодое — девушки, вечеринки да посиделки были у парня на уме.

Работы в их маленьком хозяйстве было немного, и Клявис отправлялся на заработки в дальние деревни. Он по неделям не бывал дома и только в субботу к вечеру возвращался к матери. Платили ему мешочком зерна или половиной полти сала. Мать радовалась поживе и все равно упрашивала сына не покидать дом в такие тревожные и опасные времена.

Миновал год, за ним другой… Прошли слухи, что фронт откатывается с востока на запад. По деревне сновали полицейские, хватали молодых мужчин. Одних увозили в Германию, других пытались обрядить в солдатскую форму. Однажды во двор к Ясутисам, запыхавшись, прибежала дочка соседа Жвингиласа, служившего при немцах старостой, и выпалила:

— Прячься, Клявис! Тебя ищут!

Не успел парень скрыться в лесу, как во двор вкатила повозка, которую тащил вороной конь. Из нее вылезли Жвингилас и двое полицейских. Старостина дочка незаметно скрылась в коноплянике.

— Ах, его нет… — недоверчиво протянул староста. — А где же он? Ведь утром наверняка был дома.

Полицейские заглянули в хлев, под навес, в дровяной сарайчик и, никого не обнаружив, уселись на колоде в тени липы.

Жвингилас тем временем растолковывал Ясутене, что ее сын Клявис при желании может неплохо устроиться: получит работу, набьет карманы деньгами и к тому же повидает мир.

Женщина, будто отгоняя осиный рой, всплеснула руками:

— Побойся бога, сосед! Как же я одна жить-то буду? Да я и слушать об этом не хочу!

— Не пропадешь. Поможем, если что, — заверил ее староста.