Заложники

Ясутене почувствовала острую, режущую боль под ложечкой. Охнув, она согнулась пополам и прижала руки к груди. Лицо женщины исказила болезненная гримаса. Спустя минуту Ясутене распрямилась, и веретено, которое она оттолкнула ногами, с грохотом упало на пол.

— Ты что же, хочешь погубить моего сына и внуков?! — закричала она.

Воздев кулаки, несчастная женщина кинулась на Жвингилене, однако, зацепившись за веретено, рухнула на пол. По телу ее пробежала судорога. Неожиданно смолк крик, от которого только что звенело в ушах. В комнате воцарилась напряженная тишина.

Взбешенная Жвингилене, как бы защищаясь, тыкала рукой туда, где лежала соседка.

— Мама, уйди! — донесся срывающийся тонкий голос из угла комнаты. Тересе стояла возле стола, прижимая к груди пестрое детское платьице. — Мама, уходи! — повторила она еще раз.

Шипя, как рассерженная кошка, Жвингилене осторожно перешагнула через руку распростертой на полу вдовы и пошла к выходу. В дверях остановилась и обернулась — ей показалось подозрительным молчание Ясутене. Женщина не подавала признаков жизни — видимая часть ее лица была белой как мел.

Жвингилене нащупала дверную ручку и шагнула через порог. Налетевший порыв ветра со стуком захлопнул дверь. Что-то на кухне сорвалось со стены на пол.

Ничто больше не нарушало мертвую тишину избы.

Спустя три дня на погосте рядом с Клявисом похоронили и его мать, Ону Ясутене. Пришлось переставить небольшой деревянный крест так, чтобы он был общим для двух могил.

Откуда-то объявился дальний родственник, который увел с собой корову. Вскоре обвалилась изба, а за ней сам собой со временем рухнул и хлев.

После войны на том месте, где была усадьба Ясутисов, лежали лишь валуны, на которых стояла изба, по весне цвели две старые яблони с обломанными ветками да тихо с траурным спокойствием шелестела ветвями высокая липа.

В примыкающих к лесу полях появились однажды мелиораторы и сровняли все с землей, оставив невредимой одну только липу. Ни у кого не поднялась рука на такую красавицу.

В первые послевоенные годы пришла в упадок и усадьба Жвингиласов. Их дочка Тересе прислала с Алтая несколько писем, а вскоре появилась в родных местах и сама. Это была коренастая, уже начинающая стареть женщина. В волосах ее сверкали первые седые пряди. Она приехала без мужа, но с двумя ребятишками. Ее сыновья-близнецы были, по словам Тересе, родными внуками покойной Ясутене. В день приезда все трое отправились к высокой липе и долго сидели в прохладной тени дерева, тесно прижавшись друг к другу.

Перевод Е. Йонайтене.

СЕДОЙ БРАТ

Телеграмма была короткой: ЧЕТЫРНАДЦАТОГО СЕНТЯБРЯ УМЕР ВАШ ОТЕЦ, ПРИЕЗЖАЙТЕ. СОСЕДИ. Витаутас Юркус прочитал последнее слово, и рука с голубым листком бессильно опустилась на стол. Не боль даже, досадливая тревога, жаром обдавшая все тело, просто подкосила его. Он тупо уставился на зеленоватую стену кабинета, а в голове вертелась одна и та же мысль: что теперь будет с братом?

Витаутас Юркус сам чувствовал, что этот вопрос как бы заслонил горе из-за кончины отца. Рассыпалось в прах призрачное спокойствие, несколько последних лет царившее в его жизни. От мысли о туманной будущности брата снова сжалось сердце.

Мало-мальски справившись с первым испугом и охватившим его отчаянием, Юркус нажал на кнопку. В дверях появилась секретарша.

— Умер мой отец, — выговорил онемевшими губами. Голос был какой-то чужой, Юркус сам не узнал его.

— Ах, какое несчастье! — чуть жеманно воскликнула молодая женщина и сдержанно добавила: — Примите мои соболезнования.

— Благодарю, — буркнул заместитель министра. Сейчас он просто ненавидел эту рыжую кривляку и охотно бы обошелся без ее помощи. — Вызовите водителя, — приказал он спокойнее, с привычной жесткой ноткой.

— Слушаюсь.

Каблучки зацокали к белому вееру дверей, который бесшумно распахнулся и сомкнулся снова.

Юркус достал из кармана платок и вытер лоб. В просторном кабинете вдруг стало душно, словно надвигалась гроза. Он посмотрел в окно: небо было ясное, лишь кое-где в голубизне белели тучки.

Зачем ему водитель? Не поедешь же с ним туда!.. В родном доме не нужен посторонний глаз.