Заложники

- У меня огурчиков солененьких мал-мала.

Полковник:

- Ну, прямо пир, а не пьянка. Дуй, Циклоп, на хлеборезку, клянчи, сколько дадут, хлебца. Без хлебца и сало не сало. И приходи к нам в комнату.

Циклоп:

- Я мигом! (Убегает).

Полковник:

- Кто бы сомневался. А ты, Профэсор, как, присоединишься?

Профэсор:

- Да вообще-то здоровье не позволяет, но по такому грустному случаю не в силах откаэаться. Я чуть-чуть. Я вас не оставлю в накладе?

Полковник:

- Как можно, Профэсор! Это - святое. Не поделиться этим мужским утешением - великий грех.

Профэсор:

- Тогда я присоединяюсь. Только я девочек дождусь, надо же им рассказать.

Полковник:

- Давай, Профэсор, я бы сам, но имею слабость к женским слезам...

Все, кроме Профэсора, расходятся. Комната Полковника. Две кровати, между ними застеленная газетами тумбочка, изображающая стол. Нехитрая закуска, стаканы, бутылка. Подвыпившие чуток старички. Входит Профэсор.

Циклоп:

- Ааа, Профэсор! Заходи! Присоединяйся. Мы тут уже приняли на грудь граммов по нескольку... Счас и тебе накапаем...

Полковник:

- Ну, как там девчонки, Профэсор? Очень расстроились?

Профэсор:

- Вы сами как думали, Полковник? Разумеется, женщины, они, знаете ли, более привязчивы к месту и людям, чем мужчины.

Иван Иванович:

- Ну, не скажи, Профэсор. Я, так, например, ужасно привыкаю к тем, с кем рядом живу. Я - привязчивый. Когда сюда переехал, долго привыкал, тяжело, все привыкнуть не мог. Чуть не плакал по ночам. Ей богу! Друзья мои со двора еще по началу изредка наезжали. Потом пообвыкся, да и дружкам моим сюда на свиданки кататься - не ближний свет, поездили и перестали. Потихоньку пообвыкся здесь. Медленно, правда, тяжело, но все же... А как теперь оно будет, даже и не знаю. И думать об этом не желаю.

Полковник:

- Мне вот по службе сколько мест менять привелось. Все время: разные гарнизоны, разные люди, начальство, сослуживцы, подчиненные. И все время, как уезжать, так комок в горле.

Циклоп:

- Давайте крепкого выпьем, для мужской крепости.

ИванИванович:

- И то верно, чего это мы разрюмились совсем? Давайте выпьем.

Профэсор:

- Я, как вы знаете, вообще-то не пью. Желудок у меня. И вообще... Но по такому случаю - будьте здоровы!

Иван Иванович:

- Ты запей, запей, Профэсор. На скорее водички. Ты, главное, дыши, дыши глубже. Вооот, вот так, молодца!

Полковник:

- Ух, сильно лекарство! Прямо в душу, по назначению, как доктор прописал!

Профэсор:

- Ой, крепкая какая, прямо в глазах потемнело.

Циклоп:

- Зато на душе сразу светлее стало. Эх, ма! Одна радость у нас в жизни осталась, да и той не балуют.

Полковник:

- Тебе-то грех жаловаться. Ты этим делом частенько пробавляешься. И где только ты это зелье достаешь при твоих достатках скудных?

Циклоп:

- А чего? Есть грех. Я ни на что другое не трачусь. Да и кум мой меня не забывает.

Иван Иванович:

- За что это он тебя так любит, что каждый месяц этой мути чуть ли не ведро привозит?

Циклоп:

- Это он мне за мою технологию проценты отдает. Он мужик совестливый. Я как понял, что сюда мне дорога, так агрегат свой передал куму. А агрегат у меня - ууу! Зверь! Из стиральной машины переделал. Да еще запасы дрожжей и сахара ему оставил. Кум у меня добро помнит. Вот и возит.

Полковник:

- Тоже мне, добро. Кум твой скоро от этого зелья ослепнет, либо мозги потеряет.

Циклоп:

- То, чего не было изначально, потерять невозможно.

Профэсор:

- Давайте о чем-нибудь другом поговорим. А то поссоритесь. Рассказал бы кто хоть что-то.

Иван Иванович:

- А что рассказывать? Мы уже все свои жизни друг другу до дыр порассказывали...

Полковник:

- Циклоп про себя почти ничего не рассказывал. Ты, дружище, что скромничаешь? Вот глаз, говорил, на войне потерял. А где служил, воевал, ничего не расскажешь. Где воевал-то: в регулярной, в ополчении?

На пороге появились Нина Петровна, Люба и Вера.

Нина Петровна:

- На какой войне? На какой войне? Я же с ним, с Юркой, с одного двора. Ни на какую войну он не ходил. Дома с бутылками воевал. Его папаня отмазал, вроде как по здоровью. Папаня у него журналист был известный по тем временам в Москве, вот и уберег дитятко. Папаша-то умница был, ничего не скажешь, а сынок - раздолбай раздолбаем. Он себе даже пенсию не наработал. Стажу нет. По старости получает. Я на метрострое всю жизнь горбилась, вкалывала, а он около работы ошивался. А глаз ему Колька Силаев выбил, тоже с нашего двора парень. Колька с ним в одном классе до войны учился.

Профэсор:

- Как это?! В одном классе и выбил глаз. Дикость какая!

Нина Петровна:

- Какая дикость, когда из всего их класса из мальчишек только он, да Юрка остались в живых. Притом Колька без обеих ног воротился. А тут мальчишки во дворе пристали к Юрке: ты воевал, ты воевал? Ну, Юрке стыдно мальчишкам сказать, что он в тылу отирался, он и сказал, что воевал. Они ему: расскажи про войну. Юрке куда деваться? Начал он что-то врать, а Колька услыхал это. Его аж затрясло, беднягу. Бросился он на Юрку, достать не может со своей тележки, ну и бросил камнем в него, да прямо в глаз.

Профэсор:

- Да, история. А Кольке этому ничего не было за глаз-то выбитый?

Нина Петровна: