Ученому Руднуу хватало любопытства – качества, почти неслыханного в его время, – чтобы с легкой тоской гадать, какая разумная раса унаследует Землю, когда человек исчезнет. Какой бы ни была эта будущая раса, она должна была развиться из одной из двух определенных групп: либо из немногих выживших диких видов, которые благодаря упорству и хитрости держались на окраинах человеческой цивилизации, либо из прирученных животных, которых человек продолжал выращивать в течение всех этих веков в качестве домашних животных или слуг, таких как собаки, кошки и некоторые виды обезьян.
Даже сейчас представители этих сообществ были гораздо лучше приспособлены для властвования, чем загнивающее человечество. Свирепые, быстрые и ловкие дикие существа выросли, движимые борьбой за жизнь в незаметных расщелинах и укромных уголках мира, монополизированного человеком; сильные, зоркие и умные звери стали похожи на людей, выведенных за сотни веков для физического и умственного усовершенствования. Новые сильные расы, которым не хватало лишь умелых рук и орудий из камня и металла, чтобы вытеснить человека с Земли и присвоить ее себе.
– Итак, – сказал Руднуу, с грустью, но и без горечи, пожав плечами, – конец близок.
Результатом изложения ученым своих взглядов стало то, что Ник Дуди в гостиничном номере в Бруклине серым вечером 1976 года задал простую настройку своему маленькому несуразному прибору и замкнул его единственный выключатель. В тот же миг его трехмерное существо в пространстве перестало существовать; его четырехмерный аналог, зыбкий, фантастический и нереальный по человеческим меркам, унесся вдоль мировой линии Земли, мчась все быстрее и быстрее, как мимолетный фантом, сквозь взлеты империй и падения народов, мимо рождений и гибели четырехсот поколений, чтобы окончательно остановиться в точке на двадцать тысяч лет в нашем будущем – на девять тысяч лет позже дня мрачного пророчества друга Дуди.
Хотя человек не осознает полета во времени, ощущение, когда искусственное течение через четвертое измерение вновь погружается в обычное пространство, вызывает невыразимое облегчение. Задыхаясь и испытывая головокружение, Дуди опустился на тяжелый ковер из мха и некоторое время переводил дыхание, а его взгляд сфокусировался на этом неизвестном мире будущего.
То, что до этого было размытой золотисто-зеленой дымкой, превратилось в освещенную солнцем летнюю зелень огромного леса – леса, который был делом веков. Гигантские деревья с раскидистыми сучьями и скрученными корнями, надежно вцепившимися в землю, со всех сторон подпирали зеленый, покрытый листьями потолок над головой, закрывая обзор; твердая, прочная поверхность, на которую опиралась его спина, но от которой теперь болели позвоночник и лопатки, представляла собой грубую кору массивного ствола с шишковатыми ветвями старого дуба.
С легким головокружением Дуди поднялся на ноги и огляделся вокруг. Во всех направлениях не было видно ничего, кроме первобытного леса, и лишь песнь насекомых будоражила знойный воздух летнего полудня. Когда он выключил переключатель, уже стояла осень, но это ничего не значило. Тем не менее – если только линии мира не запутались до немыслимых пределов – он все еще должен быть на Лонг-Айленде. Но если это и был Лонг-Айленд, то стоимость недвижимости здесь явно резко упала с конца двадцатого века, не говоря уже о более близких к Руднуу временах, когда от Катскиллов до Саскуэханны простирался великий мир-город.
– Ну что ж! – заметил Дуди, вздохнув. – Значит, старина все-таки был прав, и человеческая раса оплатила свои вексели.
В это было легко поверить, находясь в девственном лесу, не видя никаких следов человеческой жизни и зная то, что знал Дуди. Он покачал головой, чтобы избавиться от чувства безысходности; он предпочитал думать, что человечество сделано из более прочного материала.
Быстро и эффективно он убедился, что снаряжение, которое он всегда брал с собой в такие экспедиции, – фотоаппарат, фонарик, походный топор и автоматический пистолет – все еще с ним и готово к использованию. Кроме того, он нащупал специальный внутренний карман, куда на случай непредвиденных обстоятельств обычно клал обыкновенный консервированный ананас – но только не какой-нибудь гавайский.
Поразмыслив, он отстегнул маленький топор с острыми гранями, чтобы прокладывать тропу при дальнейших исследованиях этого леса. Если он не сможет найти свое первоначальное местоположение, чтобы вернуться в свое время, то может оказаться в любом из множества неприятных мест – под колесами автомобиля или в чьем-нибудь будуаре.