Заложники любви

— У Андриянова глаз точный, как скажет, так и будет. Он старик, хоть и слепой, но профессию знает. Что нужно видит…

— Ну, — сказал Ванька-дергунчик и сам покосился на Фомина.

— Не нукай, Ванечка, тут такие дела — сердца не хватает.

— Натворил он там чего? — предположил Ванька.

— Да Бог с тобой. Рак у него. Во все легкое. Вот что Андриянов-то определил. В последней уже стадии. А доктор-то молоденький ему не поверил, в диспансер снимки те направил… Ваську-то туда не дотащили.

«Было дело, не дотащили», — удовлетворенно подумал Фомин и продолжал слушать дальше.

— Ну, а там что решили? В диспансерах разбираются, — уважительно сказал Ванька, всю жизнь имеющий дело с диспансером.

— Там подтвердили, — сказала Избыткова и зарыдала в голос.

— Да-а… — сказал Ванька и потянулся к бутылке.

— Вот как без бабьего-то присмотра, — мстительно сказала Актиния Карповна и обиженно поджала губы. — Не ценишь, Ирод чахоточный, а случись что со мной — и месяца не протянешь!..

— Но я ведь слушаюсь, я ведь, как ты скажешь… — пробормотал Ванька и отодвинул свой стакан.

А дружок его Васильев, милиционер, — продолжала слегка успокоившись и подкрепившись стаканчиком «сухарика» Тоня Избыткова, — не поверил и повез эти снимки к профессору в Москву. Он еще тут, в кооперативе живет, рыжий такой. Петухов, что ли…

— Курицын, — поправил ее Ванька-дергунчик.

«Курьев, дубина», — машинально поправил его про себя Фомин.

— Да черт с ним, хоть Индюков, — отмахнулась от Ваньки Тоня, — какое мне до него дело? В общем, и профессор подтвердил.

— И сколько же ему осталось? — еле слышным шепотом спросил Ванька.

«Интересно, — подумал про себя Фомин, — сколько же мне дал этот Курьев-Хурьев?» — И затаил дыхание.

Тонька, очевидно, что-то показала на пальцах, потому что Ванька выдохнул, не сдержавшись:

— Да ты что!

— Так-то вот! — подытожила Актиния Карповна.

Фомин открыл глаза, чтобы увидеть, сколько показала Избыткова на пальцах, но она уже этой рукой держала стакан и чокалась с товаркой.

Фомин снова закрыл глаза и подумал: «Вот как! Значит, так! Значит, такая выходит хреновина. Выходит, отгулялся кондитер! Но ведь что-то осталось? Значит, выходит, что-то оставил сука-профессор на похмелку. Эх вы, хурьевы-пурьевы-мурьевы-курьевы!»

В тот же вечер он со станции позвонил профессору Курьеву в Москву.

— Привет красной профессуре! Какой счет, профессор?

— Какой счет? Кто говорит? — удивился профессор.

— Фомин говорит, сторож ваш дачный.

— . А-а… привет, привет. Что-то на даче случилось?

— Фуилось! — хохотнул Фомин. — У Фомина ничего не случается, на то он и Фомин. Вы лучше, это, профессор, приговорчик зачитайте…

— Я не понимаю…

— Ладно, профессор, тут все свои, нас не подслушивают. Сколько мне осталось?

— Ну, знаете, на такие вопросы…

— Еще короче. До весны я протяну?

— Знаете, никогда не надо отчаиваться, бывают совершенно невероятные случаи. Чего только в этой жизни не бывает. Но нужно следить за собой, не простужаться… Курить нужно немедленно бросать… С этим делом тоже как-то поаккуратнее… Так, рюмочку в обед, для аппетита.

— Слушай, профессор, а от него точно умирают?

— Ну, в общем… Я не понимаю вопроса!

— Я говорю, у меня точно этот, с клешнями? А то разбежишься, а нога в говне…

— Куда резбежишься? Я не понял…

— Я говорю, понадеюсь на вас, а там, глядь, и не умру…

— Я же вам говорю, бывают разные…

— Значит, до весны располагаю?

— Почему обязательно до весны. Что за сроки? Если будете себя беречь…

— Благодарю, профессор! С меня бутылка.

— Не за что… — задумчиво сказал профессор и повесил трубку.

Фомин долго слушал, как пикало в наушнике, потом резко дернул трубку и вырвал провод с корнем из автомата. Выйдя из будки, он за конец провода раскрутил трубку над головой и забросил ее через железную дорогу.

Фомин подставил ящики, разбил стекло и вынул ее из рамы, вделанной в церковные ворота. Церковный сторож слышал, как разбилось стекло, но побоялся выйти. А собаку с церковного двора Фомин свел еще раньше.

Васильев пообещал отцу Алексею, что найдет икону.

— Значит, я могу надеяться? — переспросил отец Алексей.

— Я сделаю все, что в моих силах, — сказал Васильев.

— А заявление?

— Никакого заявления не надо. Вам ведь важно, чтоб икона вернулась на место.

— Стало быть, вы знаете, кто это сделал? — спросил отец Алексей и с интересом взглянул на Васильева.

— Предполагаю. На то я и участковый.

— А заявление все-таки возьмите, — сказал отец Алексей, протягивая Васильеву бумажку.

— Зачем? — спросил Васильев.

— Не знаю… — пожал плечами протоиерей.

— Вы непременно хотите, чтобы вор был наказан по закону или вам достаточно вернуть икону?

— Но тогда он останется убежденным в своей безнаказанности, — сказал отец Алексей.

Фомин и не думал продавать икону. Деньги у него были. Он быстро выяснил, что Анне Сергеевне известно о его болезни. Она долго и глупо по-бабьи запиралась, потом, припертая его звонком к профессору, с истерическим плачем «раскололась» и долго истово каялась, оправдывая свое поведение гуманными побуждениями.